Сандра (СИ)

— Значит, я вам не противен?.. Алекс, послушайте меня: оставим Мильгрея; он передал свои деньги вам — в случае его смерти вы станете единоличной обладательницей особняка в центре города, а также крупного счета в банке. На то была воля умирающего! К чему мучить без того истерзанного человека? Уедем сейчас же, поженимся, станем хозяевами своей судьбы! У нас начнется сказочная жизнь: только представьте… Ваша отвага бесполезна — как вы не поймете?

— Я люблю его, — коротко и ясно ответила она, разом перечеркнув высокопарные фразы Эмиля, и стремительно побежала вниз, минуя кусты жимолости и дикого шиповника.

Он провожал унылым взглядом ее худенькую, по-детски тонкую, едва сформировавшуюся фигурку, которая вскоре отдалилась и сделалась не больше мизинца. «Она полагает, что любовь заключается в самопожертвовании. Что ж, пусть! Но я все равно сломлю ее — если не уговорами, то силой», — подумал молодой человек.

20

Очертя голову Сандра бежала к сторожке, что словно по ошибке затерялась среди нетронутой природы гор. Предчувствие угрозы гнало девушку вперед, обрывки мыслей складывались в прочное подозрение: перемена Эмиля, упорство, с которым он уговаривал ее уехать и, наконец, его испуг тогда, в кухне.

Опасность надвигалась. Сандра чувствовала ее приближение всеми фибрами своей души и теперь спешила к Лаэрту, чтобы защитить его. Эта ночь сильно сблизила их — они проговорили, кажется, до рассвета, поведывая друг другу истории из своей жизни, а к утру впервые уснули счастливыми, устав от пережитых чувств.

Там, в городе, среди роскошного убранства, Лаэрт — в строгом костюме, с выражением стальной непроницаемости на лице, показался Сандре гордецом, не желающим признавать свою слабость. Здесь же она увидела его истинную натуру, которой он почему-то так стыдился. Они оба — и Эмиль, и Лаэрт — оказались иными, и на деле Сандра узнала Мильгрея простым, наивным, где-то в глубине души совсем еще ребенком. С каким упоением он рассказывал ей о своем детстве, о том, как отец брал его с собой в экспедиции и как однажды чуть не обезумел, когда мальчик, заигравшись, заплутал в незнакомом лесу… Так необычно было слышать обыденные подробности из уст этого всегда задумчивого, печального человека. Но он не лицемерил — он никогда раньше не был таким, каким стал сейчас; это чванливое общество сделало из него оплот безразличия.

Сандре приятно было смотреть на это разгладившееся лицо, осветленное воспоминаниями. Истинная натура Лаэрта пробилась наконец сквозь оковы недоверия, и глаза его мечтательно раскрылись, а бороздка на лбу — символ безрадостных дум, — вдруг исчезла…

Когда течение разговора вдруг коснулось матери Лаэрта, Мильгрей с каким-то страхом поспешил уклониться от этой темы, словно она нестерпимо обжигала его, но Сандра, не удержавшись, все же спросила его о Беатрис и тут же раскаялась, что сделала это. Лаэрт с горечью, сквозь боль обманутого сердца поведал ей о том, что терзало его на протяжении всей жизни, и Сандра со всей возможной отчетливостью почувствовала, до чего же не хватило ему в свое время той материнской ласки. Мать не растила его — ее заменили почтительные слуги, всегда готовые услужить с выражением рабского поклонения на лицах. Но они не видели в Лаэрте маленького мальчика — доверчивого, доброго, любознательного. Они видели в нем лишь сына господина Мильгрея, а значит — своего хозяина, который уже имел над ними власть. И он остался в одиночестве, среди бездушных мраморных стен и роскоши, которой баловали его. Он ждал — безропотно, простодушно, — ждал, что однажды придет мама и прижмет его к своей груди… Но шли годы, а она все не приходила. Она просто забыла о существовании сына. Беатрис гораздо интересней было разъезжать по отелям в сопровождении состоятельных любовников. К чему женщине ее поведения занудный, сопливый ребенок?

Прошло много лет. Лаэрт вступил во взрослую жизнь со шрамом на сердце. Любовь, которой не хватило ему, он стремился подарить другим — тем, кто также в ней нуждался; старался оградить невинных детей от того разочарования, которое однажды испытал сам. Он не бросал взятых им попечение на девочек в руки строгих нянек, уделяя им как можно больше внимания даже тогда, когда ему это не было интересно. Лаэрт не хотел, чтобы их детство, омраченное тяжестью утраты, было окончательно загублено отчужденностью, присущей многим богатым семьям.