Сандра (СИ)

Звук его голоса отзывался в ее затылке тупой болью, поэтому когда наступила тишина, Сандра испытала небывалое наслаждение. Наконец она осталась одна… Эмиль ушел, гремя ключами, и, затворив дверь, защелкнул ее на замок. «Еще немного, еще минута отдыха — и я встану, попытаюсь выбраться отсюда через окно или взломаю дверь», — сказала себе девушка, но прошло пять минут, а она так и не пошевелилась. Ее усталость была настолько велика, что она, вопреки данному себе слову, вновь забылась тяжелым сном.

***

Эмиль начинал нервничать. Сколько бы он не упрекал себя в пессимизме, уверенность неумолимо его покидала. Сандра продолжала глупо упорствовать, отказываясь выполнять его требования, и становилась все слабее от истощения. Со смертью Лаэрта она будто утратила интерес ко всему и, кажется, с легкостью сносила одиночество.

И все же Эмиль уступил. Уступил из-за собственного страха. Прошло совсем немного времени, как на тумбочке перед несчастной девушкой появился графин с водой и кусочки тонко нарезанного хлеба, ибо инквизитор стал всерьез опасаться, что она вскоре устремится вслед за своим возлюбленным. Женитьба на Александре Мильгрей была его единственной возможностью стать хозяином в этом доме. По иронии судьбы в девчонке без роду и племени сосредоточилось то, к чему Эмиль столько времени терпеливо стремился. Она была единственной наследницей своего мужа, без нее все состояние Мильгреев осталось бы бесхозным и, скорее всего, перешло бы в руки государства.

Но то, что случилось дальше, повергло Эмиля в замешательство. Девушка не притронулась к еде — хлеб так и остался лежать на большом серебряном подносе перед кроватью. Этого Эмиль не ожидал. Напротив, он думал, что Сандра станет на коленях умолять его выпустить ее, накормить или, на крайний случай, примется кричать, плакать, тарабанить в дверь, но нет. Войдя в спальню, он всегда находил девушку неизменно лежащей в одной и той же позе — Сандра смотрела в пространство пустыми глазами и словно ко всему разом утратила интерес. Она ни о чем не просила, а лишь со стоическим упорством продолжала терпеть, стиснув зубы. От одного ее вида Эмиля почему-то бросало в дрожь, что поначалу очень злило его, но потом молодой человек понял, что просто не сможет больше войти в ту злосчастную комнату. Его снедало чувство вины. Он зашел слишком далеко и даже не заметил, как превратился в преступника. Ожидание неизбежной расплаты ходило за ним по пятам, закрадывалось липким страхом в его душу. Эмилю часто хотелось все бросить и бежать, бежать без оглядки. Тянулись дни, а Сандра не сдавалась. Казалось, со временем она так незаметно и угаснет — тихо, словно свеча.

Эмиль старался обходить дверь спальни третьей дорогой, а при появлении на пути кого-либо из сестер шарахался от них, чем вызывал немалое удивление девочек. Теперь ему казалось, что не он мучает Сандру, заставляя ее сдаться, а она берет его измором… Он понял, на какое преступление толкнула его безудержная страсть, когда ему почудилось, что даже стены в этом доме осуждающе перешептываются у него за спиной…

23

Она не знала, сколько дней прошло с момента ее заточения. Часы не сбавляли свой монотонный ход, серые дни сменялись одинокими ночами. Никогда еще Сандра не ощущала себя такой опустошенной, оторванной от окружающего мира, как теперь, когда находилась заточенной в большом красивом доме, среди бесчисленных предметов роскоши, бархата и позолоты; теперь, когда вокруг нее — за окном и даже за дверью спальни, — кипела, била ключом жизнь: по улице с раннего утра колесили автомобили, за стеной топотали слуги и изредка доносились звуки рояля, прерываемые звонким смехом девочек — у них был свой беззаботный мирок, в котором они существовали. «Как они могут веселиться? — недоумевала Сандра. — Веселиться теперь, когда Лаэрта больше нет, когда домом вот-вот завладеет преступник?» До нее никому не было дела: все забыли о ней в то время, когда она медленно угасала в мрачной, одинокой комнате. Казалось, стоит ей выбраться отсюда, сделать какое-нибудь движение, и о ней снова вспомнят, а сестры с веселыми криками бросятся ей на шею…

Сандра не обижалась. Она вообще была слишком ничтожна: жалкая песчинка в мире дорогих жемчужин! Ей было лишь нестерпимо горько за того, кого она полюбила. Его не стало, а жизнь, как ни странно, текла своим чередом: Миля и Ники продолжали спать до полудня, есть на завтрак пирожные, ходить по магазинам… А Лаэрт ведь так любил их! Что ж, они маленькие, избалованные, светские барышни; их не за что винить, их память слишком коротка, чтобы заполниться такими серьезными фактами, как потеря близких. Пока они сыты и хорошо одеты, их, кажется, больше ничто не должно волновать, а чужие беды видятся ими словно через искажающую призму.

А Жанни Лагерцин? О, она наверняка уже забыла о его существовании в кругу более влиятельных поклонников!

А Беатрис? Она видела в сыне лишь состояние бывшего мужа, от которого в молодости так необдуманно отказалась ради драгоценной свободы.