Сандро из Тифлиса-2. Сытые годы

Протоирей Иоанн Кронштадтский, носивший в прошлой, мирской, жизни имя Иоанн Ильич Сергиев шагал прочь от Михайловского дворца. И слева и справа и позади его шел народ православный в немалом числе среди коего были люди всех возрастов, пола и сословий. Рядом с картузами фабричных рабочих, мелькали фуражки чиновников, а богато одетый молодой купчина, не чинясь шествовал рядом с группкой лиц, явно относившихся к сословию крестьян. Судя по одежде последних, которая выделялась дешевым шиком, проживали сии в пригороде Северной Столицы и славились тем, что полностью отказались от землепашества, а на безбедную жизнь зарабатывали, сдавая свои земельные участки многочисленным дачникам. Эти хитроумные пройдохи были известны под прозвищем «парголовские пейзанане», которое прочно закрепилась за ними с лёгкой руки, а точнее благодаря острому перу известного журналиста и фельетониста Михневича ещё лет пятнадцать тому назад. Шли за своим кумиром и женщины с маленькими детьми и со стороны могло показаться, что начался новый великий исход народа. К этой процессии беспрерывно присоединялись и одиночки целые группы жителей Санкт-Петербурга и через час, это выглядело со стороны, как полноводная человеческая река.

Безусловно, весть об этом происшествии незамедлительно была доложена градоначальнику и генерал-лейтенанту Грессеру, он с 1882 году возглавлял столичную полицию, да и Соправителю покойного Императора постоянно сообщали о ходе событий. Уже готовили депешу настоятелю Собора Андрея Первозванного в Кронштадте протоирею Трачевскому, дабы «его преподобие предпринял необходимые усилия по вразумлению впавшего в грех гордыни священника Иоанна». Одновременно, в Новомихайловский дворец примчался лично Митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский, экзарх Финляндии Исидор, ибо никто не мог предсказать куда двинется далее толпа народа. Столичный люд изрядно смущён некими происшествиями, сопровождающими попытку оглашения Высочайшего Манифеста, которые можно было трактовать и как знамение Божие. Повторных же беспорядков Северная столица могла и не пережить, тем паче это не дворцовый переворот в исполнении гвардейских полков, а настоящий русский бунт — бессмысленный и беспощадный.

(отец Иоанн Кронштадтский среди прихожан своего храма)

Добавляло страха то обстоятельство, что сам Иоанн не произнёс ни слова и молча шел впереди сего народного шествия. И сие зловещее и многозначительное молчание пугало более, чем самые страшные угрозы или проклятья. Да и вменить в вину этому смутьяну в рясе призывы к бунту или иные умышленные действия против Престола было практически невозможно. Но все страхи почти улеглись, когда пришла воистину благая весть: Иоанн Кронштадтский и изрядно поредевшее его сопровождение вышли за пределы города и двинулись далее по старому Архангельскому почтовому тракту. Тем не менее, Митрополит Исидор, распорядился наблюдать за дальнейшими действиями «сего вольнодумца, дерзнувшего прикрывать свои вольности промыслом Божьим», и особое внимание уделить его словам и проповедям, с коими он обращаться будет к люду в городах и сёлах Империи. Когда через несколько дней стали поступать известия о том, что Иоанн не проронил не единого слова и продолжает молчать даже при ежедневных молитвах, владыка понял, что неугомонный протоирей возложил на себя обет безмолвия сиречь — исихазм. Его Высокопреосвященство издавна весьма холодно относился к отцу Иоанну и более всего ему не нравилась та популярность, что он получил и которая всё более усиливался не только среди простого люда, но и в кругах высшей и родовитой аристократии. Особое раздражение вызывали случаи исцеления страждущих, кои молва приписывала действию святой молитвы Сергиева. И даже в своём личном дневнике Митрополит Исидор по сему случаю сделал весьма скептическую запись: «дочь Юсупова, выздоровление которой приписывают молитве Сергиева, вышла замуж».

А Иоанн, отринув мирские думы шел и шел вперёд. Его сопровождение изрядно уменьшилось, достигнув окраин Санкт-Петербурга и это не удивительно, ибо не каждый имеет силу и решимость для свершения подвига. Но по пути присоединялись новые подвижники и среди них выделялось полдюжины человек, которые решили идти до конца, а заодно взяли на себя заботу о своём пастыре. Как только отошли от Новомихайловского дворца, они буквально силой заставили его присесть и заботливо растёрли успевшие посинеть ступни. У них были припасены и тёплые портянки и чуток разношенные, но крепкие сапоги, а также романовский полушубок. Несмотря на сопротивление Иоанна, на него в четыре руки натянули всё это великолепие, а на голову нахлобучили шапку — татарку . [1] Руководил сим процессом степенный мужчина, явно успевший разменять пятый десяток лет, одетый по-походному, с туго набитым вещевым мешком за спиной. Наблюдая за успешно подавляемыми попытками сопротивления и с отчётливо различаемым поморским говором, с укоризненными нотками, но при этом скрывая улыбку заявил: