Сандро, не плачь!

- И всё-таки, я не должен был... не имел права... чёрт, не знаю, как сформулировать, - пристыженно произнёс он. - У меня до сих пор комплекс, что такому распущенному похотливому идиоту, как я, досталась такая волшебная и чистая девочка. Я же вижу, что тебя это тоже гнетёт. Может быть, на уровне подсознания...

- Неправда! - запротестовала она. - Я об этом даже не думаю! Ну, почти...

- "Почти"... - повторил он со странным выражением, словно у него внезапно заболели зубы. - Вот поэтому я и не нахожу себе места. Боже, да у тебя не должно возникать даже тени сомнения! Ты у меня одна - и точка. Я не умею говорить о любви красиво, извини...

- Ты - и не умеешь?! - она нервно рассмеялась от подобного заявления.

- Нет, - твёрдо сказал он. -Я всегда прячусь за слова классиков, за чужие стихи и чужие мысли, как за палочку-выручалочку. В этом плане, несомненно, актёром быть очень удобно. Всегда держишь в голове чёртову тучу стихов и цитат на все случаи жизни...

- Успокойся, - произнесла она видя, что он не на шутку взволнован. - Мне и не нужны от тебя красивые признания.

Белецкий с нежностью провёл ладонью по её щеке.

- Просто знай, что без тебя мне пусто и холодно. Если утро не начнётся с твоей улыбки - весь день пойдёт коту под хвост. Ты мне нужна, - добавил он почти беспомощно. - Ты ведь в моей жизни появилась, прямо как в сказке - в нужное время и в нужном месте... Появилась и спасла. Андерсеновская русалочка... - намекая на её безграничную любовь к морю, пошутил он. - Жаль только, что я - так себе принц. Ну, какой уж есть... прошу любить и жаловать.

Галинка, затаив дыхание, умоляюще взглянула ему в глаза.

- Поцелуй меня, - прошептала она, облизнув пересохшие губы. После непростого разговора она чувствовала не лёгкость, а самое настоящее опустошение, и ей требовалось немедленно заполнить чем-нибудь эту пустоту, иначе она боялась, что снова по-детски расплачется.

Белецкий не заставил себя упрашивать, наклонился и сразу же накрыл её тёплые губы своими. Он словно ещё не знал их вкуса и только пробовал, дразня и раззадоривая - медленно, вкрадчиво, томительно исследуя, будто впервые. Галинка задрожала в его объятиях, резко переключаясь от печальных эмоций на прямо противоположные. Обычно муж был с ней пронзительно-нежен, но именно сейчас она внезапно поняла, что не хочет ни ласки, ни нежности, а жаждет подчиняться грубой мужской силе. Казалось, что именно напор придаст ей необходимое чувство защищённости, а вовсе не романтический трепет и робость, которые, напротив, сделали бы её в данный момент ещё более уязвимой и хрупкой.

Белецкий почувствовал её настрой и тут же перешёл к более активным действиям. Невольно издав приглушённо-благодарный стон, Галинка жарко ответила на поцелуй, положила ладонь ему на затылок и чуть надавила, крепче прижимая к себе. Страсть затопила её в момент, по самую маковку, безжалостно вытесняя всю невысказанную тревогу и смутную тоску. Ей хотелось кричать от нетерпения, и она сжала его плечи напряжёнными пальцами. Он уже и сам завёлся, как двадцатилетний, точно они не занимались любовью сегодняшним утром. Было не до прелюдий и долгих церемоний.

- Галюша... - он многозначительно указал взглядом наверх, где находилась спальня. - Извини, но до кровати я сейчас не дойду. Ты сама напросилась!

Подняв безропотно подчинившейся Галинке руки, он рывком стянул с неё лёгкий домашний сарафанчик. Она осталась практически обнажённой, только тонкая полоска белых трусиков - простых, хлопковых, никакого шёлка и кружев - соблазнительно оттеняла её смуглую кожу. Он обожал смотреть на неё, никогда не мог насмотреться: всегда казалось мало, недостаточно, так, что впору было ослепнуть от подобного хрупкого совершенства, женственности в её самом идеальном воплощении... Он безумно любил её тело, знал на вкус и на ощупь все его изгибы, впадинки и складочки, и когда Галинка чуть качнулась вперёд, привычно ощутил в ладонях мягкую тяжесть её упругой высокой груди. Дыхание его участилось; он с жадностью притянул жену к себе, и она подалась навстречу, одновременно расстёгивая его рубашку, отчаянно спеша и путаясь в пуговицах, сталкиваясь с его руками, тут же переплетаясь с ним пальцами и торопливо, почти неистово целуя всюду, куда только могла дотянуться.

- Ты - мой... только мой! - сладко и отчаянно выдохнула она ему прямо в губы, дрожа от охватившего её желания и чувствуя всем телом его горячую, обжигающую кожу, его ответную дрожь. - Я тебя никому не отдам, так и знай!

Он никогда не был особо суеверным, но тут невольно поймал себя на том, что хочет трижды постучать по дереву. “Пожалуйста, не отдавай, - взмолился он мысленно, ещё крепче прижимая её к себе. - Пожалуйста...”

1995 год, Москва

От растерянности Белецкий не успел ничего сообразить, не придумал сходу оправдания, почему он находится сейчас не на даче, а в городе. Но оправдываться и не потребовалось: тётя Нателла, ни о чём не спрашивая, просто произнесла тусклым, каким-то безжизненным голосом: