Санджар Непобедимый

— Как же, как же, сейчас все устроится. Тут близко один человек живет, старый сучи. Он меня знает. Если я его попрошу, он нас переправит через Сурхан так, что мы даже пяток не замочим. Я только попрошу, и ради меня он все сделает. Он очень хороший мусульманин и, как подобает, с уважением исполняет повеление знатных… О, я только мигну, и мы окажемся на том берегу.

Долго искали на берегу хижину перевозчика. Перебирались два три раза через небольшие протоки, обычно почти сухие, но сейчас наполненные черной и тяжелой водой, с ворчанием мчавшихся среди мохнатых кустарников. Заехали в тугай и долго не могли из него выбраться.

На хижину натолкнулись совершенно случайно.

— Эхей, сучи! — закричал, что есть силы, Шахабуддин. Но хижина молчала. В тишине глухо и монотонно

шумела река.

— Эй, кто тут есть?

Казий кричал долго и надрывно.

Когда Курбан хотел уже слезть с коня, вдруг заскрипела дверь и простуженный голос недовольно спросил:

— Что орете? Мешаете спать. — Громкий зевок сопровождал эти слова.

— Бож–же! Это вы, дорогой Самык! О знаток всех переправ, о искусный из искусных!

— Кто это? Кого там по ночам носит?! — все так же раздраженно спросил перевозчик.

— Это мы, казий сарыассийский, Шахабуддин.

— Ну, и что вам надо?

Джалалов подумал, что перевозчик совсем уж не так уважительно относится к казию и что едва ли им удастся сегодня добраться до кишлака.

— Времена! Ох, и времена, — простонал Шахабуддин, — ну, давай, веди хоть в свою конуру.

Тяжело пыхтя, он слез с лошади. Джалалов и Курбан пошли за ним.

В тесной хибарке хозяин раздул огонь. Из мрака выступило одутловатое его лицо, покрытое короткой, жесткой щетиной. Глаза старика заплыли, лысый череп лишь наполовину прикрывала потрепанная тюбетейка. Халат хозяина состоял из наслоений заплат, кое–как скрепленных толстыми суровыми нитками. Руки его непрерывно дрожали. Полную противоположность хозяину представлял казий. Его блестящий шелковый халат звонко шуршал, чалма ослепляла белизной. Толстые розовые щеки Шахабуддина были обрамлены седоватой бородой. Бегающие, непрерывно ищущие глазки вызывали брезгливое чувство. Что–то отталкивающее было во всем облике этого холеного сытого человека.

— Бож–же, — проговорил Шахабуддин, вдоволь наглядевшись на Джалалова и Курбана, — где же я вас видел?

Джалалов только пожал плечами, а Курбан, не сморгнув глазом, заявил:

— У вас в Сары–Ассия, — и добавил нагло, — в Сары–Ассия, когда их превосходительство соизволили посетить ваше жилище.

Стрела, посланная наобум, попала в цель.

— Тсс, — испуганно зашипел казий, косясь на хозяина, — хорошо, хорошо.

Хозяин пристально взглянул на Джалалова и Курбана.

— Неужто вы…

Курбан перебил его.

— Давно вы здесь живете, почтенный мастер?

— Давно, — коротко бросил старик и, повернувшись к Шахабуддину, сказал: — У меня для вас новость, господин.

Оказывается, старый казий Мансур, более известный в народе под именем Черная борода, снова появился на берегах Сурхана. Два десятка лет назад он был изгнан с судейской должности беком денауским за вольнодумные разговоры, сводящиеся к тому, что женщина по закону может свидетельствовать наравне с мужчиной. Удалившись от дел, Черная борода жил частным лицом в своем Дашнабаде у подножия гор. Раз в три года он появлялся в Сары–Аосия и выставлял свою кандидатуру на должность казия. Неизменно он терпел полную неудачу.

Сейчас он вновь появился. Он приехал три дня тому назад со своими преданными людьми и перемутил весь народ. Закололи множество баранов, день и ночь идет пир.

— Вы и сейчас можете убедиться в этом, — добавил старик. — Посмотрите, сколько костров горит на той стороне! Приглашены все имамы, муфтии, муллы, помещики. За дастарханом сидит одних только мутавалли до двадцати человек. Еще прибыли какие–то ходжи из Бабатага. Все они угощаются, смотрят на Черную бороду и шепчутся.

— Шепчутся? — испуганно переспросил Шахабуддин. — Чего же они шепчутся?

— Кто их знает! Наверно, хотят избрать его судьей, а вашу милость прогонят в три шеи, — невозмутимо ответил старик.

Он рассказал, что среди пирующих неутомимо шныряют мюриды, дервиши, и что они говорят:

— Времена бекства и эмирского самоуправства прошли, укрепляется власть Советов. Мы должны избрать судьей человека знатного и уважаемого, который знает божественный шариат от «ляма» до «алифа», хорошо разбирается в жизненных делах и может ладить с Советами, человека справедливого, брезгающего чужим достоянием. Не то, что этот старый общипанный перепел, бекский прихвостень, взяточник и развратник…

— Бож–же! — застонал Шахабуддии и спохватился, — Да как ты смеешь?..

— Так это не я говорю, вы же просили вам рассказать.

— Ну, ну!

— Да вот и все, пожалуй. И еще люди Черной бороды всем алтарным крысам дают по кусочку сала.

— Каким крысам? — встрепенулся Джалалов.

Посмотрев на него с явным сожалением, старик усмехнулся, показав редкие, пожелтевшие зубы:

— Ивестно каким! Тем, что в мечети с утра до ночи охают и вздыхают, как лучше вырезать сало из курдюков чужих баранов.

Ошеломленный Шахабуддин только тряс своей бородкой и шептал: «Бож–же!»

А старик со злобой продолжал: