Санджар Непобедимый

— Я человек. — Он был готов ко всему.

Еще несколько голов появилось над дувалом. Пары поблескивающих в лучах луны глаз испытующе разглядывали юношу.

— Да это наш… студент, — удивленно прозвучал чей–то голос.

С радостными возгласами бежал к дувалу Курбан. Через минуту они обнимались с Санджаром.

— Что вы здесь делаете, друзья? — спросил командир. — Как вас сюда занесло?

— Мы едем с выборов. А что слышно о Саодат?

— Товарищ сказал в безопасности. Она уже в экспедиции.

Губы Санджара чуть скривились, но только на секунду. Джалалов украдкой вглядывался в суровое лицо прославленного воина. Он сконфуженно вынужден был признать, что Санджар всем своим обликом удивительно был похож на видение, только что плывшее по дороге из лучей лунного света.

Командир о чем–то задумался. Глаза его смотрели вдаль, в сторону чуть искрящихся на темном далеком хребте полос снега.

— А Кудрат был там, — сказал Курбан.

— Где? — встрепенулся командир.

— В кишлаке, на выборах…

— Вот это дело… Расскажите, расскажите все, как было.

Внимательно выслушав рассказ, он сказал:

— Хорошо. Вы Курбан и Джалалов поедете со мной, а отряд двинется прямо. Мы кое–что посмотрим.

Весь день Санджар в сопровождении Курбана и Джалалова скакал по каменным душным саям, крутым перевалам, выжженным степным урочищам. Облезлые бурые холмы то вздымались, то опускались. Ни деревца, ни хижины. Горячий ветер — афганец смел с лица земли всякие следы жизни, загнал людей в узкие, тесные ущелья со скудными родниками солоноватой воды…

Уже совсем стемнело, когда обессиленные долгой скачкой и изнурительным зноем путники подъехали к большому кишлаку Джума–базару. Прямо из–за крутого поворота дороги они наскочили на костер, разожженный в яме под высокой глинобитной стеной. Около костра сидели люди.

Поворачивать было поздно, и Курбан громко поздоровался. Чья–то широкая спина заслонила огонь костра. Глухо, как из бочки, прозвучал голос. Курбан произнес дорожную молитву, призывающую благословения на путников, застигнутых ночью в дороге. Завязался обмен цветистыми пожеланиями и любезностями.

Наконец тот же голос пробубнил:

— Прошу к костру, передохнуть.

Всадники спешились и подсели к огню.

Пламя то разгоралось под порывами ветра, то притухало. Сырой хворост дымил и чадил. Начал моросить дождик. Холодный ветер внезапно подул с гор. Все молчали и исподтишка разглядывали друг друга.

Первым не выдержал Джалалов.

— Вы бы, друзья, выбрали место среди голой степи — там и ветра больше, и дождь посильнее…

Человек в кожаном отороченном мехом малахае и низко надвинутой на глаза лисьей шапке, из–под которой виден был только плоский с вывороченными ноздрями нос и огромная рыжая борода, недружелюбно проговорил:

— Пожаловал к костру — ну и благодари.

Сидевший в тени приземистый толстяк повернул к гостям лицо. Джалалов и Курбан вздрогнули от неожиданности: перед ними был сам Безбородый — хранитель печати Кудрат–бия. Низко срезанный лоб, глубоко посаженные раскосые глаза, отливавшие желтым блеском, две дырочки вместо носа, выпяченные скулы, вывернутые зубы и почти полное отсутствие растительности на лице — весь отталкивающий облик этого человека знаком был всем и в Гиссаре и в Каратегине.

— Подлый кишлак, собачий кишлак, вонючий кишлак! — брызгаясь слюной, завизжал Безбородый. — Вот сидим здесь на ветру, мокнем под дождем, мерзнем, и в животе у нас пусто, а треклятые дехкане, нажравшись дрыхнут под одеялами бок о бок со своими бабами. Проклял аллах, что ли, своих воинов? Дожили мы до времен!

И он разразился ругательствами. Джалалов прервал его.

— Ну, а что же мешает нам пойти в кишлак и…

— Не ходи! Не ходи, юноша, не ходи, простодушный младенец. Ужели ты не понимаешь, что тут за люди, чтобы они передохли, не дожив до старости! Это отребье не пустило нас к себе.

— Как не пустили?

— Так вот и не пустили. Сказали: «Не лезьте. Вы, может быть, разбойники, кто вас разберет там в темноте…» Мы и про приказ говорили, и про то, что у нас грамота есть…

— Какая грамота?

Глаза Безбородого забегали. Наклонившись всем телом вперед, он пытался разглядеть лицо собеседника.

— А вы кто будете? — вдруг спросил он. — У вас есть грамота? Или у вас нет грамоты? Кто вы, куда едете? А?

— А какое у вас право спрашивать про какие–то грамоты? — вскипел Джалалов.

— А такое, что я — хранитель печати господина парваначи. И есть приказ его светлости: «Если будет обнаружен кто–нибудь без моей грамоты на руках, ловите его и бросайте в яму, подвергнув побоям».

Рыжебородый и еще двое сидевших за костром басмачей, по–видимому из дехкан, зашевелились, придвинулись поближе и стали напряженно прислушиваться к разговору.

Курбан неторопливо поднялся:

— Надо коней, что ли, посмотреть.

Он отошел в темноту. Слышно было, как он похлопывает лошадь по шее и разговаривает с ней.

— Где ваша грамота? Ну? — повторил Безбородый.

Санджар, не спеша, передвинул на поясе кобуру с маузером.

— Вот моя грамота, видишь ты, Безбородый!

Хранитель печати вскочил, но Санджар схватил его за рукав и одним рывком посадил на место.