Сангиры (СИ)

Они молчали, когда я очнулся. Молчали, когда я достаточно окреп, чтобы самостоятельно есть и иметь возможность объяснить, что забыл здесь, на Рибис.

Я придумал целую историю, еще будучи на пути к своей безумной цели, любуясь проплывающими под брюхом арендованного воздухолета каллиграфическими пейзажами городов и сменившим их залатанным покрывалом необжитых восточных земель. Я придумал другую, когда выползал из-под дымящихся обломков потерявшей управление машины, - даже тогда мой умирающий мозг работал над одной единственной задачей. Ни одну из историй мне так и не пришлось рассказывать.

Нас подобрали - меня и пилота. Мы оба выжили. Удивительно, ведь жители Рибис не знают медицины. Я помнил, во что превратились мои ноги после аварии, но по пробуждении это показалось дурным сном, потому что конечности мои оказались невредимы.

Пилот долго пытался починить свою машину, но без необходимых инструментов это оказалось совершенно невозможно. Я пытался оказать ему посильную помощь, чувствуя собственную вину в произошедшем несчастии, но, конечно, оказался бесполезен. Норлен Варко - так звали моего пилота - в конце концов бросил эту затею и, собрав в рюкзак все самое необходимое, отправился в обратный путь пешком. По его расчетам, после двух-трех дней пути в нужном направлении он должен был выйти к секционной дороге, где грузовые надземки курсируют не реже трех раз в неделю. Я без каких-либо сожалений отдал ему все свои отложенные с продажи личных побрякушек деньги. Они предназначались для выкупа сангиров у туземцев, но оказались совершенно бесполезными - на Рибис не признавали ни самих денег, ни чего-то из того, что на эти деньги можно купить в более развитом мире.

Норлен Варко ушел, а я остался. Я пообещал, что не вернусь без драгоценных камней из брюха чудовища. Никто из нас не предполагал, что для достижения заветной цели потребуется долгих три года.

Сперва я пытался разыскать сангиры у местных. Сложно представить, что они думали обо мне, когда я ходил от землянки к землянке и толковал что-то на чужом и непонятном для них языке. Они без тени удивления смотрели на проекции моего чудом уцелевшего брейнбраса и - молчали. Из-под шерстистых бровей, из-под набрякших век смотрели умными понимающими глазами, миролюбиво и внимательно, не зная слов, но особенным чувством своим безошибочно улавливая мои намерения.