Я все еще не привык к тому, как они говорили о нем. Видера, да и остальные, были достаточно почтительны, но космодесантники выходили за рамки. Они не поклонялись — этого никто бы не стерпел — но и оно не казалось чем-то от него далеким. Еще поражало полное отсутствие сомнений. Я разговаривал с армейскими офицерами, которые явно презирали своих начальников, даже когда выполняли их приказы, но я сомневался, что Бел Сепатус мог даже помыслить о том, чтобы сомневаться в своем примархе. Связь власти была настолько мощной, настолько полной, что каждый отдельный воин мог рассматриваться как дополнение к единой воле своего повелителя. В конце концов, они все были связаны генетически и воспитаны в культуре полного и беспрекословного повиновения.
Я мог видеть в этом преимущества. Но даже тогда я думал, что вижу и недостатки.
— Вы сражались рядом с ним? — спросил я.
Бел Сепатус раздраженно хмыкнул, но все же ответил. Возможно, ему приказали помогать мне.
— Да, рядом с ним.
— И каково это?
Он не понимающе посмотрел на меня. С минуту он не отвечал. Я подумал, что, возможно, я обидел его, или что он как-то не понял, что я имел в виду. Когда Бел Сепатус заговорил, я получил более полный ответ, чем ожидал.
— Мне сказали, что у тебя есть какие-то способности к искусству, — начал он. — У тебя они должны быть, раз ты оказался на том месте, которое занимаешь. Ты ведь именно так и думаешь, не так ли? А теперь представь, что каждый раз, как ты берешь в руки перо, то оказываешь в присутствии величайшего писателя, который когда-либо жил. Творца настолько несравненного и безупречного, что все, что ты созидаешь, в сравнении с ним кажется тебе убогим и недостойным. И каждый раз, когда ты пытаешься подражать этому искусству, имитировать его, ты всегда оказываешься не на высоте, потому что лишь одна душа во всем творении может быть настолько совершенной. А затем представь, что ты не можешь скрыться от этого призвания, заняться чем-то другим, потому ты был создан, до последней молекулы, только для этой единственной цели. Ты оказался в ловушке, преследуя свою цель, зная, что ты потерпишь неудачу, и каждый раз, что бы ты ни делал, доказательства твоего недостатка будут всегда перед тобой. Но ты все равно преклоняешься перед мастерством. Более того — ты любишь его. И поэтому ты разрываешься. Чувствуешь стыд, потому что ты никогда не сможешь подняться на вершину. Обожание, потому что ты видишь его таким, какой он есть. Своего рода нереальность. Разрешенную магию.
Я просто не сводил с него глаз, пока он говорил. Его голос оставался таким же бесстрастным, как и всегда, и, конечно, я не видел его лица.
— Вот так, — закончил Бел Сепатус.
— Так он… причиняет вам боль?
— Из-за возможностей, который он раскрывает.
— Я не понимаю этого, — ответил я ему честно. — Я не понимаю вас. Все, что вы делаете, все, кем вы являетесь. У вас есть все дары, но это кажется… мучительным.
— Преображение приходит только через страдания.
Я подумал, не было ли это одним из выражением Баалийцев. Вполне возможно, учитывая их историю. А может, он придумал его сам. Бел Сепатус был удивительно сильной душой — возможно, они все.
Челнок начал замедляться, и я понял, что мы снова заходим на посадку. Несомненно, у моего сопровождающего были более важные дела, раз меня отправили обратно в безопасное место.
— Тот, кто пришел за мной, — сказал я, понимая, что мое время истекает. — Я не узнал его отличительных знаков. Глаз внутри пламени. Что это было?
Салон вздрогнул, когда мы опустились на землю. Бел Сепатус посмотрел на меня своей безэмоциональной маской-шлемом, столь же прекрасной, сколь и грозной.
— Есть множество обозначений, — ответил он.
— Но какое из них это было?
Шасси ударились, и мы оба покачнулись от удара. Он встал, открыл дверь и приготовился уходить. Я увидел, что снаружи движутся другие члены Легиона, а также другие корабли, ожидающие взлета.
— Возвращайся на флот, летописец, — произнес он, тяжело спускаясь по трапу и не оглядываясь. — Как мне сказали, у тебя есть доступ к архивам, так что если у тебя есть вопросы, то там ты сможешь найти на них ответы.
Глава 8
Для полного выполнения требований потребовалось несколько недель. Разбить основные оборонительные сооружения противника было проще простого, теперь начиналась более сложная работа. Несмотря на мои худшие опасения во время блужданий по городу, это не было актом сознательного геноцида — большая часть многочисленного населения планеты пережила жестокую бомбардировку и теперь должна будет служить новым хозяевам. При всем этом независимые институты — армии, правительство, административные классы — оказались полностью уничтожены.