Саня

"Ах, вот как!" - Саня резко сунула руки в карманы и повернулась к столу, туда, где теперь стоял Валерий, готовая схватиться с ним, как в драке, лицом к лицу.

Поздоровавшись, Косяк сухо спросил:

- У вас есть разрешение на постройку склада возле колеи?

- Нет, - весело отвечал Валерий, - но я строил по разрешению обоих начальников станции.

- Значит, нынешний начальник станции знал, что документации на отчуждение территории под склад у вас нет? - спросил Косяк, удовлетворенно улыбаясь.

- Разумеется, знал, - уверенно отвечал Валерий. - У нас здесь, так сказать, взаимопомощь... Я в долгу не остался.

Кровь бросилась Сане в лицо, пудовым молотом ударило в виски, зазвенело в ушах...

- Подлец! - тяжело произнесла она и вышла, не закрыв за собой дверь.

За ней выбежал и Сергунков.

- Дочка, дочка! - кричал он за ее спиной. - Прости меня, прости окаянного!..

- Уйдите, Николай Петрович! Уйдите от греха!.. - устало и хрипло ответила Саня.

- Как же это все свелось-то? Дочка! Эх! - он остановился и, с минуту потоптавшись на месте, крикнул: - Ну я ж ее! - и бросился домой.

Семья Сергункова в это время в полном сборе пила за кухонным столом чай. Он вырос на пороге, как разъяренный бык, огромный, черный от заслоненного света, тяжело пыхтевший.

- Ты что сопишь, ай воз на тебе везли? - спросила невозмутимая Степанида. Она сидела с угла и громко отхлебывала чай с блюдечка.

- А ты и впрягла бы... Лишь бы тебе на двор привез... - Он тучей надвигался на жену, и голос его, полный затаенной угрозы, все нарастал: Тебе все мало! Моей крови мало! За других принялась. Курилову на беззаконие подбила!

- Ты что, белены объелся? Молчать! - грозным басом рявкнула Степанида.

- Нет, хватит, отмолчался! - Сергунков с маху треснул кулаком по столу перед самым носом Степаниды.

Пыхнул, словно от испуга, самовар, загремела посуда, заголосили девчата. Но Степанида быстро выхватила из-под себя табуретку и ловко ударила ею по загорбку Сергункова. Он было бросился за ней, но раздался такой силы рев застольных, что Сергунков оторопел и отступил.

- Ах, так! Все против меня, все... Ну хорошо!..

Он убежал в соседнюю комнату, снял с себя ремень, быстро встал на табуретку, привязал его за крюк в потолке для зыбки, сделал петлю, захлопнул ногой дверь и торжественно крикнул:

- Будь ты проклята, кровопийца!

Затем он услышал, что к двери бежали, с грохотом оттолкнул табуретку и только в это мгновение сообразил, что дверь замкнулась на английский замок и что ключ был с этой стороны.

- Спаса-а!.. - закричал он, захрипел и забился в конвульсиях, повиснув в петле.

Зять несколькими ударами выбил дверь, схватил поперек живота задыхающегося Сергункова и, напрягшись, приподнял его. Степанида, побледневшая как полотно, всхлипывая, точно от ожога, бегала вокруг и все приговаривала:

- Ой, батюшки! Да что же такое деется, отцы родные! Головушка моя горькая...

- Ремень, ремень режьте! - кричал на нее зять, красный от натуги.

Наконец обрезали ремень, положили притихшего Сергункова на кровать. Он стал медленно розоветь, открыл глаза. Степанида сидела возле него и все еще плакала:

- Да что ж это ты учинил-то, отец? Нешто я тебе лиходейка какая... Ведь для семьи стараюсь.

- Ладно уж, будет, надоело, - равнодушно произнес зять и, посмотрев на руку, с досадой заметил: - Часы вот разбил... Ишь как циферблат раскурочил. Здорово брыкался! - Он с минуту послушал часы. - Стоят. Придется в город везти в починку. Вот жалость...

9

На четвертый день после отъезда Косяка начальник проходящего поезда вручил Сане повестку на товарищеский суд. Читая ее, Саня вдруг вспомнила фразу Валерия: "Вам нужна товарищеская помощь" - и невесело усмехнулась. Оставив вместо себя, согласно распоряжению, Сергункова, она отправилась в город. На главной магистрали к ней в купе подсел начальник соседней станции Васюков.

- А, именинница! - радостно приветствовал он ее. - Что это так позеленела?

- Позеленеешь, дядя Вася.

- Не горюй, мы тебя в обиду не дадим.

Это был седоусый большеносый веселый человек; на его маленькой сухой голове просторно, как на колу, висел картуз, длинная жилистая шея вылезала из черного хомута шинели, словно картофельный росток из подполья. Было в нем что-то от балаганного Петрушки: лукавое, добродушное и очень забавное. Сане он давно уж полюбился, и она звала его запросто дядей Васей.

- Значит, вокзал у тебя сгорел?

- Сгорел, дядя Вася.

- Ну, туда ему и дорога.

- Да дело-то не в вокзале.

- А в чем же?

- Приезжал ко мне с ревизией...

- Кто ж такой? - перебил ее Васюков.

- Косяк.

- Этот вездесущий!

- Ну, и допрос учинил. А я возмутилась.

- А-я-яй! - закрутил головой и защелкал языком Васюков.

- И все обернулось, дядя Вася, против меня.

И Саня стала рассказывать ему о том, как вел расследование Косяк. Васюков очень живо реагировал: то снимал и снова надевал картуз, то хватал Саню за руку.

- Обожди-ка маленько! Значит, и женишка твоего приплел? Эх, силен бродяга!

Он настолько увлекался рассказом, с таким восторгом произносил свое: "Силен бродяга!", что Сане трудно было решить: сочувствует ей Васюков или он целиком на стороне Косяка.