Санин

— Все это слыхано, — вдруг с тоскливым озлоблением заговорил Юрии, говорить можно все, а все-таки смерть остается смертью!.. Она ужасна сама по себе, и человеку, который… ну, отдает себе отчет в своей жизни, этот неизбежный насильственный конец должен убивать всякую радость жизни!.. Какой смысл!

— И это слыхано, — с насмешкой перебил Иванов, тоже внезапно озлобляясь. — Все вы думаете, что только вы…

— Какой смысл? — задумчиво переспросил Петр Ильич.

— Да никакого! — с тем же непонятным озлоблением закричал Иванов.

— Нет, это невозможно, — возразил Юрий, — уж слишком все вокруг мудро и…

— А по-моему, ничего хорошего нет, — отозвался Санин.

— Что вы говорите… А природа?

— Что ж природа, — слабо улыбаясь, махнул рукой Санин. — Ведь это так только принято говорить, что природа совершенна… А по правде говоря, она так же плоха, как и человек: каждый из нас, даже без особого напряжения фантазии, может представить себе мир во сто раз лучше того, что есть… Почему не быть бы вечному теплу, свету и сплошному саду, вечно зеленому и радостному?.. А смысл? — Смысл, конечно, есть… его не может не быть просто потому, что цель определяет ход вещей, без цели может быть только хаос. Но эта цель лежит вне нашей жизни, в основах всего мира… Это понятно… Мы не можем быть ее началом, а следовательно, не можем быть и концом. Наша роль чисто вспомогательная и, очевидно, пассивная. Тем фактом, что мы живем, исполняется наше назначение… Наша жизнь нужна, а следовательно, и смерть нужна…

— Кому?..

— А я почем знаю! — засмеялся Санин, — да и какое мне дело!.. моя жизнь — это мои ощущения приятного и неприятного, а что за пределами — черт с ним!.. Какую бы мы гипотезу ни выработали, она остается только гипотезой, и на основании ее строить свою жизнь было бы глупо. Кому нужно, тот пусть об этом и беспокоится, а я буду жить.

— Выпьем по сему случаю! — предложил Иванов.

— А в Бога вы верите? — спросил Петр Ильич, поворачивая к Санину помутневшие глаза, — теперь никто не верит… не верят даже в то, что можно верить…

— Я в Бога верю, — опять засмеялся Санин, — вера в Бога осталась во мне с детства, и я не вижу никакой необходимости ни бороться с нею, ни укреплять ее. Это выгоднее всего: если Бог есть, я принесу ему искреннюю веру, а если его нет, то мне же лучше…

— Но на основании веры или безверия строится жизнь, — заметил Юрий.

— Нет, — качнул головой Санин, и лицо его сложилось в равнодушную веселую улыбку, — я не на этом основании строю свою жизнь.

— А на каком же? — устало спросил Юрий.

«А-а-а… не надо больше пить…»- тоскливо подумал он, проводя рукой по холодно-потному лбу.

Может быть, Санин что-нибудь ответил, может быть, нет, но Юрий не слыхал: у него закружилась голова и на секунду стало дурно.

— …я верю, что есть Бог, но вера существует во мне сама по себе, говорил дальше Санин, — Он есть или нет, но я его не знаю и не знаю, что ему от меня нужно… Да и как я мог бы это знать при самой горячей вере!.. Бог есть Бог, а не человек, и никакой человеческой мерки к нему приложить нельзя. В его творчестве, которое мы видим, есть все: и зло, и добро, и жизнь, и смерть, и красота, и безобразие… все… а так как при этом исчезает всякая определенность, всякий смысл, и обнаруживается хаос, то, следовательно, его смысл не человеческий смысл, а его добро и зло — не человеческие добро и зло… Наше определение Бога всегда будет идолопоклонничеством, и всегда мы будем оделять своего фетиша физиономией и одеждами применительно к местным климатическим условиям… Нелепость!

— Так-с! — крякнул Иванов. — Правильно!

— Для чего же тогда и жить? — спросил Юрий, с отвращением отодвигая свою рюмку.

— А для чего же и умирать?

— Я знаю одно, — ответил Санин, — я живу и хочу, чтобы жизнь не была для меня мучением… Для этого надо прежде всего удовлетворять свои естественные желания… Желание это — все: когда в человеке умирают желания — умирает и его жизнь, а когда он убивает желания — убивает себя!

— Но желания могут быть злыми.

— Может быть.

— Тогда как?..

— Так же, — ласково ответил Станин и посмотрел в лицо Юрию светлыми немигающими глазами.

Иванов высоко поднял брови, недоверчиво взглянул на Санина и промолчал. Молчал и Юрий и почему-то ему было жутко смотреть в эти светлые ясные глаза, и почему-то он старался не опустить взгляда.

Несколько минут было тихо и отчетливо слышалось как одиноко и отчаянно билась с налету о стекло окна ночная бабочка Петр Ильич грустно покачивал головой, опустив пьяное лицо к залитой грязной газете. Санин все улыбался.

Юрия и раздражала, и привлекала эта постоянная улыбка.

«Какие у него прозрачные глаза!» — бессознательно подумал он.

Санин вдруг встал, отворил окно и выпустил бабочку. Как взмах большого мягкого крыла удивительно приятно и легко прошла по комнате волна чистого прохладною воздуха.

— Да, — проговорил Иванов, отвечая на собственные мысли, — люди бывают всякие, а по сему случаю выпьем.

— Нет, — покачал головой Юрий, — я не буду больше пить.

— П-почему?

— Я вообще мало пью…

От водки и жары у Юрия уже болела голова и хотелось на воздух.