Санин

— Что значит «спокойно»? — возразил Санин, — я не могу спокойно смотреть, как курицу режут, а тут все-таки человек… Бить тяжело… Правда, все-таки чуточку приятна собственная сила, а все-таки скверно… Скверно, что так грубо вышло, но совесть моя спокойна. Я — это только случайность. Зарудин погибает потому, что вся жизнь его была направлена по такому пути, на котором не то удивительно, что один человек погиб, то удивительно, как они все не погибли! Люди учатся убивать людей, холить свое тело и совершенно не понимают, что и к чему они делают… Это сумасшедшие, идиоты! А если выпустить на улицу сумасшедших, они все перережутся… Чем я виноват, что защищался от такого сумасшедшего?

— Но вы его убили! — упрямо повторил Соловейчик.

— А это уж пусть апеллирует к Господу Богу, который свел нас на такой дороге, на которой нельзя было разойтись.

— Но вы могли его удержать, схватить за руки!..

Санин поднял голову.

— В таких случаях не рассуждают, да и что бы из того вышло? Закон его жизни требовал мести во что бы то ни стало… Не век же мне его за руки держать!.. Для него это еще одно лишнее оскорбление, и только!..

Соловейчик странно развел руками и замолчал.

Тьма незаметно надвигалась отовсюду. Полоса зари, резко обрезанная краями черных крыш, становилась все дальше и холоднее. Под амбарами столпились жуткие черные тени и по временам казалось, что там толпятся загадочные и страшные некто, пришедшие на всю ночь занять своей таинственной жизнью этот пустой и заброшенный двор. Должно быть, их бесшумные шаги беспокоили Султана, потому что он вдруг вылез из будки и сел, тревожно загремев цепью.

— Может быть, вы правы, — тоскливо заговорил Соловейчик, но разве это так всегда необходимо… А, может быть, лучше было бы вам самому перенести удар…

— Как лучше? — сказал Санин, — удар перенести всегда скверно! Зачем же… с какой стати?..

— Нет, вы послушайте мине! — торопливо перебил Соловейчик и даже умоляюще протянул руку, — может быть, это было бы лучше!..

— Для Зарудина — конечно.

— Нет, и для вас… и для вас… вы себе подумайте!

— Ах, Соловейчик, — с легкой досадой сказал Санин, — это все старые сказки о нравственной победе! И притом это сказка очень грубая… Нравственная победа не в том, чтобы непременно подставить щеку, а в том, чтобы быть правым перед своею совестью. А как эта правота достигается — все равно, это дело случая и обстоятельств… Нет ужаснее рабства, — а рабство это самое ужасное в мире, — если человек до мозга костей возмущается насилием над ним, но подчиняется во имя чего-либо сильнее его.

Соловейчик вдруг взялся за голову, но в темноте уже не видно было выражения его лица.

— У мине слабый ум, — ноющим голосом проговорил он, — я себе не могу понять теперь ничего и не совсем знаю, как надо жить!..

— А зачем вам знать? Живите, как птица летает: хочется взмахнуть правым крылом — машет, надо обогнуть дерево — огибает…

— Но ведь то птица, а я человек! — с наивной серьезностью сказал Соловейчик.

Санин расхохотался, и его веселый мужественный смех наполнил мгновенной жизнью все уголки темного пустыря.

Соловейчик послушал его, а потом покачал головой.

— Нет, — скорбно проговорил он, — и вы мине не научите, как жить! Никто не научит мине, как жить!..

— Это правда, жить никто не научит. Искусство жить это тоже талант. А кто этого таланта не имеет, тот или сам гибнет, или убивает свою жизнь, превращая ее в жалкое прозябание без света и радости.

— Вот вы теперь спокойны и так говорите, будто вы себе все знаете… А… вы не сердитесь, пожалуйста, на мине… вы всегда такой были? — с жгучим любопытством спросил Соловейчик.

— Ну нет, — качнул головой Санин, — правда, у меня и всегда было много спокойствия, но были времена, когда я переживал самые разнообразные сомнения… Было время, когда я сам серьезно мечтал об идеале христианского жития…

Санин задумчиво помолчал, а Соловейчик, вытянув шею, как бы ожидая чего-то для себя непостижимо важного, смотрел на него.

— Я тогда был на первом курсе, и был у меня товарищ студент-математик Иван Ланде. Это был удивительный человек, непобедимой силы и христианин не по убеждению, а по природе. В своей жизни он отразил все критические моменты христианства: когда его били, он не защищался, прощал врагам, шел ко всякому человеку, как к брату, «могий вместить» — вместил отрицание женщины как самки… вы помните Семенова?

Соловейчик кивнул головой с наивной радостью. Это было для него непостижимо важно: в знакомой обстановке, среди знакомых людей вдруг нарисовался ему образ, о котором туманно было его представление, но который влек его, как бабочку во тьме ночи яркое пламя свечи. Он весь загорелся вниманием и ожиданием.