Санин

Лето развернулось, переполняясь теплом и светом, и казалось, что между сверкающим голубым небом и истомленной от зноя землей дрожит и струится золотая дымка. В горячем мареве, разомлев от жары и опустив неподвижные листья, сонно стояли деревья и короткие жидкие тени беспомощно лежали в пыльной нагретой траве.

Но в комнатах было прохладно. Отсветы сада мягко зеленели на потолках, и, странно живые, когда все застыло в знойном покое, легко колыхались на окнах гардины.

Распахнув белый китель. Зарудин медленно расхаживал из угла в угол, и с особой, тщательно им выработанной, ленивой небрежностью, показывая крупные белые зубы, дымил папиросой. А Танаров, весь взмокший от поту, в одной рубахе и рейтузах, лежал на диване и украдкой озабоченно следил за ним маленькими черными глазками. Ему до зарезу нужны были пятьдесят рублей, но он уже два раза просил их у Зарудина и, не решаясь просить в третий раз, тоскливо ждал, когда Зарудин сам вспомнит.

Зарудин помнил, но в течение последнего месяца он проиграл семьсот рублей и ему было жаль денег.

"За ним уже и так двести пятьдесят, - думал он, не глядя на Танарова и понемногу раздражаясь от жары и обиды, - странно, честное слово!.. Мы, конечно, в хороших отношениях, но как ему не стыдно все-таки... Хоть бы извинился, что много должен и тому подобное!.. Не дам!" - с жестокой радостью прибавил он мысленно.

Вошел денщик, маленький и веснушчатый, вывалянный в пуху. Он криво и вяло остановился во фронт и, не глядя на Зарудина, сказал:

- Вашбродь, дозвольте доложить, что как их благородие требовали пива, так пиво все вышедши.

Зарудин со вспыхнувшим раздражением невольно взглянул на Танарова.

"Ну вот! - подумал он, - черт его знает, это становится наконец невыносимо!.. Знает, что у меня свободного гроша нет, а выдувает еще пиво!.."

- Водка опять же кончается, - прибавил солдат.

- Да ну, пошел к черту... Там у тебя два рубля остались и купи, что нужно, - с возрастающей досадой отмахнулся Зарудин.

- Никак нет. Ничего не осталось.

- Как так, что ты врешь! - останавливаясь, возразил Зарудин.

- Так что их благородие приказали прачке отдать, так я рубль семь гривен отдал, а тридцать копеек на стол в кабинете положил, вашбродь...

- Ах да... - притворно небрежно, краснея и волнуясь, отозвался Танаров, - я вчера сказал... неловко, знаешь... Целую неделю баба ходит...

Красные пятна появились на твердо выбритых щеках Зарудина и под их тонкой кожей недобро задвигались скулы. Он молча прошелся по комнате и вдруг остановился против Танарова.

- Послушай, - странно задрожавшим, острооскорбительным голосом проговорил он, - я попросил бы тебя не распоряжаться моими деньгами...

Танаров весь вспыхнул и пришел в движение.

- Гм, странно... такие пустяки... - оскорбленно пробормотал он, пожимая плечами.

- Дело не в пустяках, - с жестоким удовольствием, точно мстя ему за что-то, возразил Зарудин, - а в принципе... С какой стати, скажи, пожалуйста!

- Я... - начал было Танаров.

- Нет, уж я тебя попрошу! - настойчиво, тем же угнетающим тоном перебил Зарудин. - Наконец, ты мог бы мне сказать... А это крайне неудобно!

Танаров беспомощно пошевелил губами и потупился, перебирая задрожавшими пальцами перламутровый мундштучок. Зарудин еще немного подождал ответа, потом круто повернулся и, звеня ключом, полез в стол.

- На, купи, что нужно... - сердито, но уже спокойнее сказал он солдату, подавая сто рублей.

- Слушаю, - ответил солдат и, повернувшись налево кругом, вышел.

Зарудин медленно, с чувством щелкнул ключами шкатулки и задвинул ящик. Танаров мельком взглянул на эту шкатулку, где лежали нужные ему пятьдесят рублей, проводил их робкими грустными глазами и, вздохнув, скромно стал закуривать папиросу. Ему было страшно обидно, и в то же время он боялся выразить эту обиду, чтобы Зарудин не рассердился еще больше.

"Ну что ему два рубля... - думал он, - ведь знает, как мне нужны деньги..."

Зарудин ходил по комнате, и сердце еще дрожало у него от раздражения, но понемногу он стал успокаиваться, а когда денщик принес пиво, Зарудин сам с наслаждением выпил стакан ледяной пенистой влаги и, обсасывая кончики усов, заговорил, как будто ничего не случилось:

- А вчера у меня опять Лидка была... интересная, брат, девка!.. Огонь!..

Танаров обиженно молчал.

Зарудин, не замечая, медленно прошелся по комнате, и глаза у него оживленно смеялись каким-то воспоминаниям. Здоровое, сильное тело млело от жары, и горячие, возбуждающие мысли подмывали его. Вдруг он громко, точно коротко заржав, засмеялся и остановился.

- Ты знаешь... вчера я хотел... - выговорил он специальное, грубое и страшно унизительное для женщины слово, - так она сначала на дыбы встала... знаешь, у нее такой гордый огонек в глазах иногда появляется...

Танаров, чувствуя, как быстро и жадно напрягается его тело, невольно распустил лицо в липкую возбужденную улыбку.

- А потом так... что меня самого чуть судороги не схватили! вздрагивая от невыносимо острого воспоминания, докончил Зарудин.

- Везет тебе, черт возьми! - завистливо вскрикнул Танаров.