Санитарная рубка

— Для начала, капитан, я должен вас предупредить, что дело ваше выделено в особое производство в связи с тем обстоятельством, что власти республики, где вы столько чудес натворили, выдвинули официальный протест в связи с гибелью мирных жителей. Поэтому в ваших интересах отвечать на все мои вопросы честно и ничего не утаивая. Вы же не сами открыли огонь по мирным жителям, вам же кто-то приказ отдавал. Кто?

Правый бок и плечо нестерпимо ныли, рука с воткнутой в нее иглой капельницы немела и наливалась тяжестью. А тут еще утка из толстого стекла, лежавшая между ног, колыхнулась, когда попытался пошевелиться, содержимое из нее выплеснулось, и теперь Богатырев ощущал под собой противную мокреть, которая раздражала сильнее, чем нудный голос следователя. Он молча ругался и продолжал считать трещины.

— Если вы не будете отвечать на мои вопросы, это все равно не освободит вас от ответственности, — продолжал нудить следователь. — Тогда на суде вся вина ляжет именно на вас. Подумайте, прежде всего, о себе. А еще уясните, вы же неглупый человек, уясните одну простую вещь: в данном случае виновные обязательно должны быть найдены и наказаны. Обязательно! И мы их найдем. Но степень вины может оказаться разной. Итак, кто отдавал вам приказы? Иваницкий? Дурыгин?

— Сорок пять… — неожиданно для себя вслух произнес Богатырев.

— Что? Что вы сказали? — не понял следователь.

— Сорок пять трещин на потолке. Надо бы покрасить потолок или побелить.

— Не корчите из себя героя, капитан! Я посмотрю на вас, когда приговор услышите! На брюхе еще поползешь, сопли будешь размазывать и прощенья просить! — Голос следователя разом сорвался с ровного звука, взлетел и раскатился по всей палате, зазвучала в нем яростная угроза, разбавленная злостью.

Но и Богатырев, вместо того чтобы молчать, как он решил сначала, тоже слетел с зарубки. Мгновенно. Даже подумать не успел, как левая рука ухватилась за стеклянную утку, вздернула ее вверх, чтобы обрушить на следователя, но боль так полохнула по всему телу, что пальцы сами собой разжались, шутка, не взлетев, только перевернулась, выливая содержимое на колени следователю.

Тот вскочил, сдернул с себя халат, принялся вытирать портфель, увидел-мокрые брюки и в ярости бросил халат под ноги. Не кричал, не ругался, но, когда уходил, остановился у двери и зловеще пообещал:

— Ну, подожди, я еще на тебе высплюсь!

Богатырев в его сторону даже голову не повернул, тупо смотрел в потолок и заново считал трещины.

После пришла медсестра, долго ворчала на него, освобождая от капельницы, переворачивая с боку на бок и перестилая постель. Богатырев слушал ее ворчание и почему-то глупо улыбался.

А ночью его осторожно тронули за плечо. Открыл глаза и увидел при неярком свете Иваницкого. Наклонившись, тот стоял над ним и негромко приговаривал:

— Вставай, боец, труба зовет на подвиг ратный… Вставай, вставай…

— Куда, куда она зовет? — окончательно просыпаясь, радостно спросил Богатырев. — Живой?

— И даже здоровый. А труба зовет нас сматываться из этого заведения, быстро и без шума. Ты уж потерпи, капитан, и помолчи пока.

В это время за спиной у него возникла медсестра, которая днем ворчала на Богатырева, в руках она держала большой целлофановый пакет, похожий на мешок:

— Вот, все здесь, планшетка с документами, справка о ранении, лекарства на первый случай, рецепты еще, и все написано. Разберетесь. Сейчас каталку прикачу.

Прикатила каталку, и Богатырев, уложенный на нее, поехал по госпитальному коридору на выход. На улице накинули на него два шерстяных одеяла и перетащили в машину «скорой помощи», которая стояла, помигивая габаритами, прямо у входа. Хлопнули дверцы, машина сорвалась с места и быстро стала набирать скорость. Иваницкий сидел рядом с водителем и посмеивался:

— Я теперь, как врач-реаниматор, буду тебя, капитан, к жизни возвращать, залежался ты, разнежился…

— Куда едем?

— В надежное место, не переживай. Доедем, я тебе все расскажу.

Больше Богатырев ни о чем не спрашивал. Сказал самому себе: «Лежи и не дергайся, куда-нибудь да приедем».

И успокоился.

Приехали они на хутор, стоявший прямо на берегу Дона. Аккуратный домик с веселыми ставнями, выкрашенными голубой краской, широко распахнул свои двери, принимая гостей, и хозяин, распушив богатые, пышные усы, представился Богатыреву:

— Семен Михайлович, но не Буденный, хотя усы имею, а супруга у меня — Дарья Григорьевна, и фамилия наша — Тищенки. А вы чего, ребята, встали? Заносите больного, не май на дворе.

Вот так и познакомились с бывшим фельдшером хутора, который доводился Иваницкому дядей. Разговор между ним и племянником состоялся, видимо, ранее, и поэтому старик вопросов не задавал. Богатырева уложили в отдельной комнате, и Иваницкий, оставшись с ним наедине, доложил:

— Дядька тебя и лечить будет, и веселить, он у меня философ и политик, не соскучишься. Сейчас на пенсии, но дело свое медицинское знает, быстро на ноги поставит. А я приезжать буду.

— Что там с полком, известно? Дурыгин как? Имеешь сведения?

Иваницкий опустил голову, глухо выдохнул: