Санитарная рубка

Прохладная водка огненным комком прокатилась по горлу, дыхание перехватило, и Анна закашлялась до слез. Мужчина с любопытством, изучающе смотрел на нее.

— Еще, — едва прокашлявшись, попросила Анна и пристукнула донышком пустой рюмки о стол.

— Ты что, алкоголичка?

— Нет, просто люблю выпить. — Мысль работала ясно и быстро — оттянуть время, только бы не переиграть под холодным, стерегущим взглядом, который пронизывал ее, казалось, насквозь.

Вторую рюмку она еле-еле выцедила. Дурнота ударила в голову, и стол поплыл перед глазами. Только бы сохранить ясность, только бы не сорваться… Третью налила уже сама, торопливо, расплескивая водку, и сразу же выпила — боялась, что рюмку у нее отберут.

— Нет, так дело не пойдет. — Мужчина отставил в сторону бутылку, отодвинул пустую рюмку. — Лучше рыбки пожуй…

— Не хочу, — капризно сказала Анна и отодвинула тарелку. — Я так давно не пила… А еще можно? Жалко, что нельзя, жалко… Может… Может, может, может быть…

Она хихикнула, дотронувшись пальцем до разбитой губы, и сползла со стула на пол. Не переставай хихикать, свернулась калачиком и сунула ладонь под голову. Теперь, пожалуй, и притворяться сильно не надо — водку она пила в последний раз в далеком студенчестве, да и то лишь чуть-чуть, и теперь дурная волна так раскачивала, что Анна не смогла бы устоять на ногах. Поэтому лучше лежать и хихикать.

Сильные руки встряхнули за плечи, но Анна даже глаза не открыла.

— Вот черт! Давай сюда! Неужели так поддает?

Кто-то еще вошел в зал, прозвучал другой голос:

— Саныч, может, картину гонит? Водит нас за нос!

— Я ее вообще тогда без носа оставлю. И без ушей. Ладно, тащи на место, отложим до завтра.

Жесткие, как из дерева, руки легко оторвали Анну от пола и унесли в комнату, на ковровую дорожку. Затянулся на запястье тугой узел, и зацокали по линолеуму собачьи когти. На этот раз собака легла у порога, закрыв снизу весь дверной проем. Скрестила широкие лапы, положила на них морду и стала пристально смотреть карими светящимися глазами на Анну, будто изучала ее или старалась запомнить.

Водка брала свое. Покачивался пол, раскрытая дверь вместе со стеной уплывала в сторону, и сильно подташнивало. Анна подтягивала к животу колени, старалась глубоко дышать, чтобы не так сильно душил перегарный запах, пыталась задремать, но всякий раз вскидывалась и снова видела перед собой неподвижные глаза собаки.

Вспоминался ярко отпечатавшийся в памяти недавний сон. Снег, Алексей, идущий по этому снегу босым, леденящий холод и следы, налитые кровью… Снег… А ведь тогда тоже шел снег, он падал и падал, не прерываясь, накрывал своей белизной грязный, неприбранный город, словно истово желал упрятать все его изъяны. Густо валил, плотной стеной, не оставляя в белой мешанине даже малого просвета. Анна, возвращаясь с работы, не торопилась, как обычно, быстрее добежать до трамвайной остановки. Медленно брела по парку, пустому и тихому в этот вечерний час, как будто купалась в снегопаде, который чудно блестел и переливался в свете фонарей. Под фонарем, на лавочке, она и разглядела… Сначала — сгорбленную фигуру, на которой уже лежал маленький сугробик. Подошла, дотронулась до плеча, спросила:

— Вам плохо?

В ответ фигура пошевелилась, с нее посыпался снег, голова приподнялась, и Анна сразу узнала — Алексей Богатырев, Господи, да как же так?! Неужели..

Красивый, статный, он, казалось, парил над сценой актового зала пединститута, именно парил, а не стоял на ней, завораживая зал чуть хрипловатым, но удивительно проникновенным голосом:

Белым-бело сегодня в эСО[3]

,Снег подвенечный падает, кочует.
И тут же рядом лошади ночуют,
Как девушки, пока не рассвело.

Вся эта жизнь зовется боже мой,
И не хочу я больше быть красивым,
Я только буду вас любить, пока живой,
Со всею силой.

По леву руку — левый, нежный снег,
По праву — темно-синий, деревенский,
Посередине — торопливый тусклый свет — я
Ревнивый, задыхающийся, женский.

То сладкая, то горькая любовь,
То глупая, то со звездой, с губами,
С хорошими старинными словами —
То сладкая, то горькая любовь[4]

.

И она, восемнадцатилетняя, сидевшая в самом первом ряду, замирала от восторга, поражённая необычным сочетанием слов, которые звучали точно так же, как звучит музыка, мгновенно запоминались и оставались в памяти на долгое время вперед. Она помнила эти стихи до последнего слова, всегда помнила, вплоть до этой минуты снежного вечера. Придвинулась ближе, наклонилась и еще раз спросила:

— Вам плохо, Алексей Ильич?