Санитарная рубка

Все еще не веря, что чудом увернулся от смерти, Харитон Игнатьевич боязливо оторвался от коряги и побрел неровным, спотыкающимся шагом по пологому подъему. Одолел его и только теперь, оказавшись на открытом пространстве, ощутил холод. Мороз к вечеру стал прижимать, мокрая насквозь одежда с налипшим на нее снегом быстро леденела и сковывала его, будто железными обручами. Он побежал, оскальзываясь босыми ногами на гладкой, накатанной дороге, но скоро обессилел и дальше снова потащился едва-едва, клонясь вперед, с тоской глядя в быстра наползающие сумерки — рано темнеет в начале зимы.

Обледенелая одежда тянула к земле, звякала, как жестяной лист, не давая согнуться или поднять руки, а так хотелось сжаться в маленький комочек и хоть немножко согреться. Скоро его пробила, до самого нутра, крупная дрожь, даже зубы, как он их ни сжимал, чакали с громким звуком, словно Харитон Игнатьевич грозился кого-то укусить. Но некому было грозить в пустом поле на безлюдной дороге — ни стука, ни трюка, и никакого шевеленья. Только недосягаемые звезды безмолвно помигивали в стылом небе.

Нечаянно запнулся за ледяной бугорок и снес ноготь на большом пальце, к холоду добавилась еще нестерпимая боль, но Харитон Игнатьевич крепился и хромал, припадая теперь на правую ногу, без остановки, не давая себе передышки, понимал — пока идет, будет жить.

И внезапно упал — разом подкосились ноги, словно их подсекли, он рухнул плашмя, раскровянив лицо, а подняться уже не смог. Пытался опереться на руки, но они подламывались в локтях, будто тряпичные. «Это как же? — ударила, пронзая, словно ножом, отчаянная мысль, — Вот так и помирать?!»

Ответа ему не было.

Глухая, темная тишина лежала на зимнем поле.

И в этой тишине, под высокими, негреющими звездами замерзал человек. Он уже не пытался подняться, не елозил ногами, даже не мог разлепить смерзшиеся ресницы. Затихал.

Но не вышли еще земные сроки купца Скворешнева.

Возник над пустой дерюгой ровный свет, яркий и теплый. Будто длинный-длинный проход проложили. И видно стало, что в конце этого прохода чье-то лицо проступает. Неясно, смутно. И так нестерпимо захотелось его увидеть, разглядеть явственней, что тело стало наполняться силой, в нем оживало тепло и локти уже не подламывались; он поднялся, пошел. Свет не исчезал. Наоборот, становился лишь теплее и ярче. И в нем, в этом свете, увидел Харитон Игнатьевич самого себя. Не нынешнего, степенного и небедного, а прошлого, еще молодого, тонкого и звонкого, правда, одетого в старые порты да в рваную рубаху, которая от пота и от многих стирок давно на плечах вылиняла. Как ему хотелось тогда заиметь новые сапоги, картуз с лаковым козырьком и алую, непременно — алую, рубаху-косоворотку, перехваченную наборным пояском! Вышагиваешь по улице, а девки оглядываются. Но откуда такая одежка у вдовьего сына может завестись? С какой сырости? Только и остается одно — помечтать. А тут — хлоп! — все у тебя, парень, будет, полным набором, и картуз, и сапоги, и рубаха алая, только сослужи службу малую. Какую? Да простенькую, большого ума и силы большой не требуется, лишь одна проворность нужна, а проворности тебе, парень, не занимать. Спуститься надо с крыши на веревке да в малое окошко протиснуться, а после засовы изнутри открыть на железных дверях. Согласный? Кивнул он тогда, ничуть не раздумывая, исполнил задание и склад купеческий, который на базаре в городе Сибирске стоял, лихая шайка вычистила до донышка. Но тихо, как задумывалось, не получилось, подоспел не вовремя сторож с колотушкой, да так и остался лежать у железных дверей, распахнутых настежь. Шибко переживал Харитон, хоть и не убивал того сторожа, даже не видел, кто ему кистенем голову раскроил. Но переживал недолго, справил себе наряд, о каком мечтал, да и отправился, красуясь, на вечерку.

Сейчас же, в свете ярком и теплом, увидел: лежит мужик ничком и только края бороды у него белые, а все остальное — темно-красное.

И еще чье-то лицо впереди замаячило. Харитон Игнатьевич застопорил ход, не желая дальше двигаться, но неведомая сила толкнула в спину, жестко и властно — иди, вспоминай и глаз не отворачивай!

Вспомнил…

Сидит он в своей лавочке махонькой, которую на скудные деньги купил, когда с шайкой развязался, рассудив, что у лихих людей судьба короткая, сидит и горюет: торговля плохо идет, барыша почти не приносит, а чего дальше делать, он ума не приложит.

Все-таки приложил. Придумал.