Санитарная рубка

«Ну, что, братчик, поговорим? — И он перевернул коленкоровую обложку. — Хоть так поговорим, если вживую не довелось…»

Первые страницы в тетради были вырваны с мясом, торчали лишь лохмы, дальше, без всякого начала, с полуслова, было написано твердым и четким почерком:

«…ать, да, именно так — тяжело дышать. Во всех смыслах — прямых и переносных. И зачем только я согласился поехать, лучше бы дома остался. Как только поднялись из Мокрого лога, так Сергей со Светланой сразу уперлись — не пойдем дальше, чего ноги зря бить, там горельник один остался…

Но я все-таки пошел.

Поднялся на увал и будто всю нашу нынешнюю жизнь увидел, хотя вокруг ни одного человека не маячило. Но это была именно она, нынешняя. Черный, напрочь сгоревший подрост попАдал, деревья покрупнее еще стояли, иные из них клонились к земле и готовились рухнуть. Выжженная земля чуть слышно поскрипывала под ногами. Дунул ветерок и сверху посыпалась сажа, возник странный звук, будто кто-то неторопливо шоркал наждачкой.

Мертвое, все мертвое лежало вокруг. И аспидная чернота без единого просвета.

Показалось, что и глаза наполнились чернотой, что не увидят они больше зеленого живого цвета, простроченного алыми россыпями брусники. Еще недавно ее собирали здесь ведрами. Теперь ягоды не будет здесь долго. Не вырастет и не поспеет. Когда зарастут черные раны? Кто даст ответ? Никто не даст.

Все здесь уничтожено на корню и под корень. Кромсают бор под видом санитарной рубки, которая существует по правилам для того, чтобы удалить больные деревья. В реальности превращается санитарная рубка в сплошной лесоповал. Пилят и пилят, вывозят и вывозят. А когда выпилят и вывезут, устраивается пожар; по сухой траве пускают пал, чтобы скрыть следы рубки. Горит бор, уходит черным дымом в небо, потому что пожар тушить некому, да и нечем, а виноватых никто не ищет.

Санитарная рубка…

А после нее — гарь. И черная пустыня.

Весь народ горит. Чернеет, обугливается и страшно, по-мертвецки скрипит, не в силах породить что-то живое. Он может лишь источать сажу, легко разносимую даже слабым ветром.

Пытаюсь убедить себя, что слишком мрачно, слишком уж безнадежно, пытаюсь найти надежду.

Убедить не могу и надежды не вижу.
Я забыл, что со мною случилось.
За минувшие несколько лет.
Отчего так душа омрачилась,
Кто убавил в ней ласковый свет.
Этой вежливой жизни изжога,
Выжигая свой жадный узор,
Ничего не жалела живого,
Вынуждая на стыд и позор.
Ветер гонит пьянящие волны,
Голова полукружится в дым,
Все быстрей бечева колокольни,
Все блаженней поет серафим.
По высоким сугробам лабазника
Разливается ласковый цвет.
Никакого сегодня нет праздника,
Потому что любви больше нет».