Санька при дворе князя Владимира

– И чего тебе дома не сидится, паря? Небось, в стольном граде любому ремеслу научат!

Да я… – я замялся, столкнувшись с непривычным для меня неприятием модного зарубежного образования. – Я это… с детства к языкам способный. Толмачом у князя хочу быть.

– Фью-ю! – присвистнул бородатый. – Нашёл, чем удивить! Да у князя этих толмачей – как грязи! Небось, не чета тебе!

– Ну ладно тебе, Нифонтыч! – оборвал своего спутника Николка. – Может, у парнишки всё получится, не ворчи! Как тебя звать-то, толмач?

– Санька, – почему-то я представился именно таким образом.

– Ну-ка, Санька, скажи чего-нибудь, как неметчина! – улыбнулся возница.

Вот те раз! Вляпался, лингвист несчастный! Я же по-немецки ни слова не знаю, кроме «Айн, цвай, полицай» и «Гитлер капут»! Я в школе английский учил, причём, так и не выучил…

– Май нейм из Саша, – бодро залопотал я привычную школьную скороговорку, – май фэмили из нот вери биг, бат ит из нот вери смол. Май еарз олд из соти…

– Во ладно лопочет! – восхитился Николка, а старый ворчун Нифонтыч усмехнулся.

В этот момент телега подъехала к внушительным воротам города.

Глава 7 В которой Санька наблюдает и сражается

Выяснилось, что я не зря присел на телегу к мужикам. Вход в этот клуб любителей истории был по флаерам. Фэйсконтроль в виде двух давно ожидаемых мною славных ратников остановил неспешных немцев, которые незамедлительно предъявили какие-то бумаги.

Наш экипаж подъехал к строгим контролёрам. Я на всякий случай засунул ноги в джинсах под рогожу. Но воины на меня даже не посмотрели:

– Что везёшь? – старший копьём слегка приподнял край ткани.

– Яблоки торговать! – бойко ответил Николка.

Нас пропустили внутрь. За внушительным крепостным валом было весьма уютно – здесь высились красивые храмы и крепкие жилые дома, а мостовые были вымощены бревнами – почище иного паркета.

– Княжеские палаты там, – показал Никола вглубь города, – князь сегодня в Южных хоромах должен быть. Ну, бывай! Нам торговать надо.

– Удачи тебе, Санька-толмач! – неожиданно улыбнулся Нифонтыч.

…Простившись с этой парочкой, я осторожно зашагал по мостовой. Тут только до меня дошло, что я сам, неведомо для себя, играл сейчас по правилам этого «клуба». Как будто и впрямь оказался в Древнем Киеве. Постой-ка! А ведь тот идиотский набор английских слов, которые я им сейчас выдал, знает, пожалуй, каждый. А у них – даже тени сомнения в глазах не мелькнуло.

Прокручивая в памяти недавний разговор, я с удивлением убедился, что мужики были какими-то странными. Могу сказать наверняка – они не играли. А самое главное – в них не было привычного для каждого моего современника лукавства.

Мимо меня по улице то и дело проезжали всадники, прохожие несли корзины со съестным, мешки, тащили кур и гусей. Я обратил внимание на двух женщин – одна, совсем молодая, тянула вязанку дров к себе на крыльцо, а другая, постарше, поодаль выбивала коврик об угол дома. Что-то в этих дамах было не так…

Сперва я не мог сформулировать, а потом понял. В них не было той привычной доли распущенности, которая, в той или иной степени, присуща женщинам 21 века. Во взгляде этих двух девушек не было чрезмерного любопытства, оценочности. Они не сделали ни одного жеста или движения, которыми дамы, обычно любят отрабатывать модный тренд под названием «сексуальность».

Скромный, но не подавленный взгляд, нет затравленности, тем не менее, женственность бьёт ключом – просто и естественно. Это называется – первозданная чистота, будто набрёл случайно на прозрачно лесное озеро, которое и не ведает, как оно прекрасно…

Вскоре я дошёл до перекрестка. Здесь строили храм. Чернявый мужчина, похожий на грека, с мастерком в руках, аккуратно складывал стену из больших кирпичей. Другой, похожий на первого словно родной брат, висел в «люльке», подвешенной на верёвках на изрядной высоте – он корпел над фресками на фасаде церкви. Оба были странно одеты – в нечто, напоминавшее хитон или тунику. Как в фильмах про Древнюю Грецию или Византию.

Строители заметили, что я за ними наблюдаю – чернявый с мастерком что-то крикнул мне на незнакомом языке, белозубо улыбаясь. На ум почему-то пришла единственная знакомая мне фраза на латыни – «Зик транзит глория урбис». Посчитав её неуместной, я, глупо улыбаясь, сказал:

– Я не понимаю!

Потом, зачем-то, добавил:

– Ай эм нот андерстенд!

Грек махнул мне мастерком и отвернулся. Оглянувшись я увидел, как двое рабочих тащат к стройке какую-то кадку. В ней было что-то вязкое, вроде раствора для скрепления кирпичей. Мужчина, как сейчас принято говорить «славянской внешности» зачерпнул массу рукой, растёр пальцами, поморщился:

– Опять яиц пожалел, Онаксимандр? Говорил я тебе, не дом строим, а храм – на века! Эх, греческая твоя натура!

– Да клал я, Ростислав, честное слово! – залепетал его курчавый напарник.