Санки, козел, паровоз

Charley, Charley,
Stole the barley
Out of the baker’s shop.
The baker came out
And gave him a clout,
Which made poor Charley hop.

Краткое содержание: кое-кто у кое-кого кое-что спер и за это получил по шее.

У кондитера у Пита
Чарли спер большое сито —

эх, надо бы Питера, что с кондитером дает хорошую внутреннюю рифму «кондитера-Питера», но тогда сито летит к черту —

Да еще прихватил карамели.
Только Пит — мужик что надо,
Так отделал ситокрада,
Что не мог тот сидеть две недели.

Довольный собой, Виталик ревниво заглянул в перевод Алика:

Честнейший малый Чарли —
Простите уж меня —
Украл из лавки пекаря
Три меры ячменя.

Но вышел тучный пекарь

Со скалкой (или без?),
Удар — и бедный Чарли
Подпрыгнул до небес.

В общем, заключил Виталик, все молодцы. Ро-ро-ро, цы-цы-цы.

Была у Матушки еще мичуринская (или лысенковская?) история о том, как на ореховом деревце выросли мускатный орех и золотая груша, на что специально прибыла посмотреть дочь испанского короля. Виталик, недолго мучаясь, написал:

Вот лещина у ворот,
А на ней, послушай,
Вырастает каждый год
Золотая груша.
Из большого интереса
К этой груше виду
К нам кастильская принцесса
Скачет из Мадрида.

«К этой груше виду» — мнэ… Он покраснел. Да и в Кастилии ли Мадрид? Оказалось — вовсе нет. Он снова поскреб затылок и, посовещавшись с собой, заменил кастильскую принцессу на испанскую, а заодно похерил милое сердцу, но корявое «этой груше виду»:

Из большого интереса
К этому растенью
К нам испанская принцесса
Скачет с нетерпеньем.

Ну и знаменитая «Тетя Трот и кошка сели у окошка» Самуила Яковлевича у нахального Виталика обрела такой вид:

Леди Трот и рыжий кот
Как-то за обедом
Ели шоколадный торт
И вели беседу.
— Вы танцуете фокстрот? —
Спрашивает леди Трот.
— Я стесняюсь светских дам,
Разве с мышкой по средам.
— Это, право, чересчур
Для приличной кисы.
Кот сказал, подумав: — Мурр,
А могу и с крысой.

Прошло двадцать лет, встречаемся все реже. Разве здесь, в машине, ну и на кладбище, три раза в год: по весне — прибраться, в день рождения, ну и — в день смерти… Недавно прочел я роман одного португальца, Вержилио Ферейры. Монолог немощного старика, обитателя приюта для престарелых, обращенный к покойной жене. Но мы-то с тобой разговариваем — ты не молчишь, задаешь вопросы, поправляешь, когда я завираюсь… Тот старик был откровенен до бесстыдства — видно, знал, что жена его не слышит. А я все еще робею, стесняюсь с полной откровенностью говорить о своих женщинах, тех, что были до тебя и — особенно — одновременно с тобой. Их мало, но были же. Разве когда-нибудь… Что? Какие новости? Вчера, скажем, поехал подавать документы на визу, Ольгу навестить. Стою в вестибюле метро «Спортивная», головой верчу, вижу — симпатичный сухонький старичок интеллигентного вида прислонился к колонне и читает «Новую газету». Родственная душа. Я к нему. Будьте любезны, то-се, как пройти к Большому Саввинскому переулку? А он оживился, головку набок склонил и — мне:

— Непростая задача, молодой человек, но вы обратились по верному адресу. Кто-кто, а я вам помогу. Вы поднимаетесь из метро и оказываетесь на улице сколькотолетия чего-то там — никак не запомню сколько и чего, но другой улицы там просто нет. Идете по ней направо до пересечения с улицей Усачева. Но! Не вздумайте свернуть на Усачева — это не доведет до добра. Не дайте себя сбить с толку, продолжайте движение, пока не увидите, как изящным плавным загибом от вас уходит влево Малая Пироговская. Так вот — вам туда не надо. Стисните зубы, преодолейте соблазн, топайте дальше…

— В сторону Новодевичьего монастыря? — робко прервал я его.

— Вам Большой Саввинский нужен или монастырь? Говорите сразу не отнимайте у меня время. Вы знаете, сколько стоит мое время? Вам и не снились такие деньги, иначе вы бы в метро не ездили, а сели в такси и назвали нужный адрес. Но раз уж вы обратились ко мне, слушайте, повторять не буду: вы игнорируете Малую Пироговскую, отвращаете от нее лик свой, ибо буквально через несколько метров вас встретит Большая.

— Ага!