Санки, козел, паровоз

Мама умирала почти год. В таких случаях принято говорить — долго и мучительно. По правде — мучительно долго. Сама она вряд ли мучилась, особенно последние месяцы. А вот окружающие… Окружающих было трое — он, брат Валерик и Нюта, вечная Нюта. Она привычно маму кормила, умывала, кое-как подмывала, застирывала пеленки, умудрялась — вкривь — надевать памперсы, черной марганцовкой смазывала пролежни. И ругала визгливым голосом: мимо ведра ссышь! Валерик привозил продукты. А он приезжал раз, редко — два раза в неделю, ставил клизму, купал. И ждал. Смерти мамы он перестал бояться задолго до конца, поняв, что мамы-то уже нет. Или так: «…ставил клизму, купал и ждал смерти мамы. Он перестал бояться…» Казнить нельзя помиловать.

Пока она еще ползала по квартире и могла добраться до телефона — звонила. Десятки раз на дню, часто ночью. Позовите, пожалуйста, Виталия Иосифовича. — Да, мама, это я. — Виталик, мне очень плохо. Приезжай немедленно. Они меня бьют. — Кто бьет, мама? — Не знаю, их много. — Но там же Нюта. — Нет здесь никакой Нюты. — Хорошо, сейчас приеду. — Он вешает трубку. Звонок. — Позовите, пожалуйста, Виталия Иосифовича.

«Пожалуйста» — непременно. Выучка. Как же, из профессорской семьи. Рабфаковская юность не вытравила. Когда он не снимал трубку, звонки не прекращались часами. Сначала он нервничал, накатывала жалость. Почему-то вспоминались семейные истории о маленькой маме. Как она говорила «кепка мася», что означало «хлеб с маслом». Как заходилась в крике и вдруг затихала, а потом на вопрос, зачем же плакала, отвечала: «Не хочется, а надо поорать». Как сидела на коленях у Андрея Януарьевича Вышинского где-то на даче и играла с ним в «ладушки». Потом Виталик начал раздражаться. Потом перестал реагировать. Приезжал, отдавал Нюте продукты — хотя за этим следил брат, не приезжать же с пустыми руками… Выверенными движениями совершал все манипуляции. Надевал латексные перчатки. Устанавливал маму в тесном туалете спиной к себе, ладони уперты в деревянное сиденье. Вводил смазанный детским кремом наконечник клизмы, вливал литр воды (плюс чуть-чуть шампуня), зажимал анус правой рукой, поворачивал маму к себе лицом, усаживал, убирал руку. Так два-три раза. При неудовлетворенности результатом натягивал на правую руку две перчатки, залезал указательным пальцем в ампулу прямой кишки — снизу, не снимая маму с унитаза, выковыривал сгустки фекалий, снова ставил клизму. И так далее до полной победы. Потом — ванна. Все это раз в неделю, по пятницам. Месяц за месяцем. И вроде бы привык. Но — пошли пролежни… Судя по всему, маме не было больно, она лежала на одном, левом, боку с закрытыми глазами и оживлялась только во время кормления. Еще удавалось ее высаживать на стул, под которым стояло ведро. Правда, чаще мочилась в постель. Вот тогда-то и появилась новинка — памперсы, их продавали в одном месте, у черта на рогах, и стоили они немало. Виталик закупил изрядный запас, но Нюта признала их пользу не сразу и с большой неохотой. А пуще всего донимал Виталика сладковатый запах гнилой плоти — куда хуже обычного говна.

Впрочем, Нюту запах не слишком беспокоил. «Ты скажи ей, пусть мимо ведра не писает…»