Санькя

- В нашем споре вы уверенно принимаете сторону людей, занимающихся именно этим и в этом видящих цель своей жизни.

- Но свобода для меня все-таки важна, Саша, - не стал спорить Безлетов. - Куда важнее, чем, например, для тебя. Ты даже не знаешь толком, что это такое.

- Меня не волнует ваша свобода, меня волнует моя родина, ее почва, ее дети, ее рабочие, ее старики. Ваша свобода меня не волнует.

- Фашизм все-таки предпочтительнее вам, сознайтесь? - весело спросил Безлетов. Собеседник его определенно забавлял.

Саша положил вилку втарелку. Есть ему расхотелось.

- О, как вы любите это кипящее слово - "фашизм"! - сказал он. - Как вы любите им шипеть! Клянусь, у вас с этим словом сладострастные отношения. Оно вам снится. Ни один из моих друзей никогда не произносил это слово, ни разу. Я и не вспоминаю этого слова, пока вы его не произносите.

- А с чего ты взял, что я вас считаю фашистами? - спросил едко Безлетов. - Поначалу было опасение, но быстро прошло. Вы не фашисты. Вы хулиганье. Вы никогда не дотянете до фашистов. В лучшем случае, вы можете их плохо изобразить.

- И сдается мне, кое-кому это выгодно, - сказал подошедший к столу грузный человек с одутловатым лицом, впрочем с красивым, прямым носом. Сашу сразу что-то неприятно поразило в его облике, и вскоре он понял, что именно: губы у него были словно покрыты пленкой с кипяченого молока, и оттого казались чересчур, неприятно живыми, из мяса.

- Аркадий Сергеич. Мой молодой друг - Александр Тишин, - выполнил свою роль Безлетов, представив пришедшего и Сашу друг другу.

- Я уж понял, понял, по глазам узнаю их злую породу, - отмахнулся Аркадий Сергеевич. Голос его был нарочито груб и громок.

Аркадий Сергеевич уселся за стол, а Саша все смотрел на его губы - тем более что губы как-то неустанно шевелились, даже когда сам Аркадий Сергеевич молчал. То он читал губами меню, то просто перебирал ими - словно хотел найти подходящее для зачина слово и, попробовав на вкус несколько, не умел отобрать самого нужного.

И пахло от него - сквозь одеколон - каким-то тяжелым запахом, словно он только что был в конюшне.

На вид он казался старше Безлетова. За сорок, наверное, ему было.

- Обедать будешь? - спросил Безлетов.

- Не, я вот коньячку с бутербродиком, - ответил Аркадий Сергеевич, откладывая меню. - Будешь коньячок? - спросил он у Саши.

- Обязательно.

Бутерброды и коньяк принесли быстро. Четыре лодочки с красной икрой лежали на тарелочке, коньяк был в больших бокалах.

- В России от добра добра не ищут, но ищут от беды - беду, - сказал Аркадий Сергеевич, выпив. Обращался он исключительно к Саше - Безлетов все это, видимо, уже слышал. - Пока мы сами этого не поймем - ничего не изменится, - продолжил Аркадий Сергеевич, ловя глаза Саши, но тот был по-прежнему зачарован губами собеседника. - Мы с тобой куда большие соратники, чем, например, я и Алексей свет Константиныч. Потому что мы с тобой - оба! - патриоты. Для нас и Жуков - святое имя, и Деникин - святое. А Безлетов чуть что начинает пальцы ломать - тот ему одним нехорош, этот другим плох.

- Да все хороши, - отмахнулся Безлетов, хотя и без раздражения вовсе.

- Все тебе хороши, конечно, - в свою очередь отмахнулся Аркадий Сергеевич. - О чем с Безлетовым разговор ни заведи, - вывернутые губы вновь нацелились на Сашу, - он во всем будет ковыряться, как аллергик на званом обеде. А для нас история родины нашей - вся дорога. Да, Саня?

Саша даже не кивнул, но Аркадий Сергеевич удовлетворенно подтвердил:

- Вот так-то, - и съел бутерброд при этом. - И всю эту ломку мерзкую, что затеяли в свое время горе-реформаторы, мы оба с тобой ненавидим. А я еще в отличие от тебя на баррикадах был в одном приснопамятном году, среди прочей "красно-коричневой сволочи". И по мне из танков стреляли! И я, Саня, до сих пор не простил им этого. И будет еще время - сквитаемся. Но не сегодня. Потому что сегодня - нельзя.

- Кто так сказал? - спросил Саша для того, чтоб хоть как-то поддержать разговор. Ему, по правде, было все равно, кто так сказал.