Санькя

Саша перебирал себя, тасовал осколки зеркала. Удивиться или огорчиться было почти нечему. Нет, просто нечему.

С тех пор как повзрослел, к армейскому возрасту — все стало очевидным. Неразрешимых вопросов больше не возникало. Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна.

«Волга впадает в Каспийское море…» — пошутил над собой Саша и не усмехнулся внутренне. Да, впадает.

Любой его поступок вызывали очевидные предпосылки.

Было лишь удивительно, почему другие не ведут себя таким же образом. К «союзникам» Саша пришел легко, потому что все остальное к тому времени потеряло значимость.

«Работать надо…» — говорили ему иногда брезгливо. «Я работаю…» — отвечал Саша. Он действительно работал — иногда грузил, иногда разгружал… однажды на заводе… охранял, подметал. Все на совесть. Но разве в этом было дело?

Он уже не хотел с кем-либо спорить, потому что это не имело смысла. Спорил лишь тогда, когда желал услышать новую, иную аргументацию. Но всякая аргументация каждый раз была никуда не годна.

Гадкое, нечестное и неумное государство, умерщвляющее слабых, давшее свободу подлым и пошлым, — отчего было терпеть его? К чему было жить в нем, ежеминутно предающим самое себя и каждого своего гражданина?

Саша до сих пор не злился, не испытывал злобы, просто делал то, что считал нужным.

О достижении власти никогда не думал всерьез, власть его не интересовала, он не знал, что с ней делать. К деньгам относился просто. Тратил их, если были.

И все-таки: какой? Какой он — Саша? Чего-то всегда не доставало в лице, в отражении.

«Хочу пить», — неожиданно оборвал себя Саша.

«Вчера ты здорово попил из лужи, святоша…» — иронично подсказал голос.

Саша отмахнулся и тихо встал.

— Я не знаю, куда именно ты идешь, но я хотел бы чаю, — сказал Рогов.

— Доброе утро, Леш, — сказал Саша.

— Что собираешься делать? — спросил Рогов на кухне. Чай дымился: Лешка заварил в двух бокалах, черного, густо. Саша вышел из ванной с полотенцем на плече.

— А вы?

— Мы поедем дальше. По Руси, — криво усмехнулся Рогов. — У вас тут могут подловить. Как я вчера понял, вас тут хорошо пасут. Надеюсь, что не везде так.

— А я поеду в столицу, неожиданно решил Саша.

— А зачем?

— Узнаю, как там. Что тут торчать, ничего не зная толком. И вообще, там потеряться легче.

Саша сам обрадовался своей неожиданной мысли и засобирался быстрее — не хотелось встечаться с матерью, объяснять ей что-то.

Честно сказал об этом Рогову, и тот поддержал:

— Правильно, поехали скорей. В электричках доспим.

Подняли Веню, глотнули чаю, покурили, Саша наварил им сосисок — с собой, и грянули на вокзал.

Дремали в маршрутке, лбом о стекло, на выбоинах вскрывая кислые, заспанные и раздраженные глаза — едем, бля, едем… когда ж приедем…

— Это мы тут вчера барагозили? — подивился Веня на вокзале. — Не узнаю что-то.

В подземном переходе, обнявшись, расстались — почти молча, лишь Веня сонную улыбку кривил. И поехали в разные стороны.

* * *

…Саша, и правда, отоспался в электричках. Честно покупал себе билеты — не приходилось бегать от контроля. Один раз разбудили и ушли. Сидел в углу, спал сидя, крепко, легко — молодым костям все равно, где их бросят. Как насыпали, так и надо.

Правда, к концу многочасового пути легкий тремор начинался во всех внутренностях. Вообще последний час перед Москвой всегда утомлял. Особенно если без сигарет.

Но сигареты были. Перетерпел.

«Вылезай, прехали!» — сказал себе и вылез. Потягивался довольно.

Столица сутолочная, суетливая. Переполненная людьми, которые задевают плечами неустанно и при этом не видят тебя вовсе.

Если тебе негде приткнуться, — столица насильница. Бродишь весь день, и не замечаешь, как она берет тебя, уставшего, равнодушного, как жадная баба в громадную, одеялами заваленную кровать, крутит, выворачивает наизнанку, и потом оказываешься один, с пустой головой черт знает где, посередь бесконечного города, бестолковый и злой. И бабе этой, как выясняется, был не нужен. «Что она делала со мной?»

В столице хорошо лишь в первые минуты, когда выходишь из поезда или выпрыгиваешь из электрички, а в кармане лежат лишние рубли. Покупаешь на них какую-нибудь непропеченную дрянь, с липкой сарделькой, бутылку пива, стоишь у стойки вокзала, как всякий провинциал в ожидании чего-то… Один в большом городе, юн. Хорошо.

В метро, к налетающим и стремительно исчезающим поездам, спускаешься пешком, не толкаешься в смурной толпе у эскалатора — идешь один по недвижущейся лестнице. Так всегда можно отличить жителя столицы от приезжего. Столичные люди ни за что пешком не пойдут. А нам все равно, мы дикие.

В метро обитают красивые девушки, на них можно смотреть. Они почти всегда равнодушны и не располагают к знакомству. Они чувствуют взгляд и не подают вида. Впрочем, иногда отворачиваются раздраженно. А что такого? Ну, смотрю.