Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах

Лицеисты первого, пушкинского, выпуска решили оставить по себе память: в лицейском садике, около церковной ограды, они устроили пьедестал из дерна, на котором укрепили мраморную доску со словами: «Genio loci», что значит «Гению (духу, покровителю) места». Этот памятник простоял до 1840 года, пока не осел и не разрушился. Тогда лицеисты уже одиннадцатого выпуска решили его восстановить. Восстановление пришлось на то время, когда слава Пушкина гремела по всей России. Тогда и родилась легенда, что в лицейском садике установлен памятник Пушкину, воздвигнутый якобы еще лицеистами первого выпуска. В 1843 году Лицей перевели из Царского Села в Петербург на Каменноостровский проспект, в здание, построенное архитектором Л. И. Шарлеманем для сиротского дома. Лицей стал называться Александровским. Своеобразный памятник «Гению места», перевезенный сюда из Царского Села, еще несколько десятилетий украшал сад нового здания Лицея. Дальнейшая его судьба неизвестна. А в лицейском садике Царского Села, там, где была первоначальная мраморная доска, в 1900 году по модели скульптора Р. Р. Баха был наконец установлен настоящий памятник поэту – юный Пушкин на чугунной скамье Царскосельского парка.

Говоря языком популярной литературы, по выходе из Лицея Пушкин буквально окунулся в водоворот великосветской жизни блестящей столицы. Посещение модных салонов и званых обедов, литературные встречи и театральные премьеры, серьезные знакомства и мимолетные влюбленности. Все это оставило более или менее значительный след в городском фольклоре Петербурга.

В дневнике одного из современников поэта сохранилась запись, относящаяся, правда, к более позднему времени, когда Пушкин был уже женат. Но тем легче представить, как вел он себя в подобных ситуациях, будучи холостяком. «В Санкт-Петербургском театре один старик сенатор, любовник Асенковой, аплодировал ей, когда она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: „Мальчишка, дурак!“ Пушкин отвечал: „Ошибка, старик! Что я не мальчишка – доказательство жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я – Пушкин; а что я не даю тебе пощечины, то для того, чтоб Асенкова не подумала, что я ей аплодирую“».

Подобных анекдотов сохранилось немало. Были среди них и совершенно безобидные шутки и каламбуры, которые их авторам легко сходили с рук, и о них скоро забывали. Но когда дело касалось Пушкина, то любая его острота приобретала в глазах общества дополнительный смысл. Даже обычное застольное остроумие возводилось в какую-то небывалую степень. Так, с легкой руки поэта, известных литераторов Греча и Булгарина в Петербурге прозвали «Братьями-разбойниками». Будто бы однажды во время званого обеда Пушкин увидел, что цензор Семенов сидит между этой литературной парой. «Семенов, – будто бы воскликнул Пушкин, – ты точно Христос на Голгофе».

Популярным развлечением тогдашней «золотой молодежи», в кругу которой вращался Пушкин, были розыгрыши, которые порой оборачивались и против поэта. В то время в столице был известен своими выходками Александр Львович Элькан. Внешне он был и без того похож на Пушкина, однако постоянно стремился усилить это сходство. Отпустил «пушкинские бакенбарды», изучил походку поэта, носил такой же костюм, ходил с такой же, специально подобранной увесистой тростью. Разве что без «пуговицы с мундира Петра I», которую, согласно легендам, Пушкин «вделал в набалдашник» свой трости. Однажды на Невском к Элькану подошла некая провинциалка. «Как я счастлива, что, наконец, встретила вас, Александр Сергеевич. Умоляю, позвольте еще раз встретить вас и прочесть два-три стихотворения». И Элькан, нимало не смутившись, пригласил ее к себе. И указал пушкинский адрес. Говорят, провинциальная Сафо явилась-таки к поэту, чему тот был несказанно удивлен.

Впрочем, чаще всего героем таких историй становился сам Пушкин. По Петербургу ходили скабрезные стихи, авторство которых не просто приписывалось Пушкину, но и обрастало анекдотическими подробностями. «Пушкин, прогуливаясь по вечернему городу, проходил мимо особняка графини Н. На балконе второго этажа – графиня и две ее подружки. Завидев идущего Пушкина, просят: „Ах, Александр Сергеевич, душенька, а сочини-ка нам поэтический экспромт“. Пушкин поднимает к балкону задумчивое лицо и декламирует: „На небе светят три звезды:/Юпитер, Марс, Венера./А на балконе…“» и так далее – то, что потом, во время холостяцких пирушек, молодежь, разгоряченная шампанским, скандировала с пьяным казарменным хохотом, а в аристократических салонах стеснительные барышни таинственно нашептывали подружкам в их неожиданно порозовевшие ушки.