Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

В нартовском домике полицейские чины насторожились.

- Стреляют! - сказал аудитор Курицын.

- Терпение! - ответил генерал-полицеймейстер. - И все же терпение! Терпение есть главная добродетель сыщика.

А в вертограде полнощном Холявин крепко прижал к полу раскинутые руки маркизы Кастеллафранка, ожидая, когда смирится ее порыв. Тюрбан ее развязался, волосы черной волной рассыпались по груди. "А глаза-то, глаза какие! - думал Евмолп почти что с ужасом. - Душу выворачивают!"

Отпусти! - сказала она низким голосом, словно какая-нибудь нюшка на скотном дворе. Он отпустил ее запястья, она села и ткнула его кулаком. И правда, что бешеный!

Она поднялась, опираясь на плечо Евмолпа. Подошли братья Кантемиры, галантно извиняясь.

В нартовском домике Девиер и его помощники сначала были озадачены наступившей тишиной. Потом увидели, как гайдук Весельчак, с синяком на лбу, вынес изрядно порванный кафтан, тот самый, на спине которого был золотой лев, и развесил его на солнцепеке. Затем он вывел шатающегося буфетчика и стал лить ему воду на голову. Слуга принес из сарая инструмент, и в доме резво застучали молотки, ликвидируя следы побоища.

А в верхних покоях раскрылись настежь окошки, и слышался звон фарфора и серебра - приготовлялся кофе.

- Эй, Камараш, чертяка, ты где? - закричал Сербан, напившись кофе и выходя на крыльцо. - Ты и господ своих проспишь!

Оба Кантемира и с ними Холявин взобрались на дроги. Камараш хлестнул, и застоявшиеся лошадки покатили через пыль.

- Ну и ну! - сказал Девиер, отходя от окошка. - То ломятся словно тати, то кофеи распивают! Однако очевидно - Тузова здесь нет. Не сидит ли он и правда, как я напророчествовал, в своей слободке? А Сонькой этой придется заняться мне самому.

6

Ax, если б Алена, словно невская чайка, могла бы взлететь и опуститься в Канатной слободке, где он, Максим Петрович, - о, дай боже, чтоб это было так! - попивает свой утренний взвар. Или чистит конька своего. Или

Она ясно представила себе это - покоится на гостеприимной грачевской перинке, на наволочке с красными петухами.

Выбежав из полицейского дома, она первым делом кинулась на Неву. На приспши лодок было много, ялычники галдели наперебой:

- А вот с ветерком ко каналу прокачу!

- Кому за полушку на Васильевский остров, на березовый?

- Эй, раскрасавица пшенишная, тебе на Смоляной буян? Всего полторы копейки, садись!

Озадаченная Алена остановилась, уже занеся ногу па борт лодки.

- А у меня только копеечка...

- Э, нет! яличник даже веслом отгородился. За копейку не пойдет, себе дороже. Овес подорожал!

- Ну при чем здесь овес? - чуть не плакала Алена.

Яличники разразились хохотом, но цены никто не сбавлял. И Алена вернулась на набережную, пустилась со всех ног мимо дворцов, а речная команда улюлюкала ей вслед.

На Царицыном лугу она сделала большой круг, чтобы обежать подалее мрачный куб Голштинского глобуса, который всегда ее путал. Пересекла Прачешный мостик, где служанки белье мыли-колотили, господ языком перемывали.

И тут у задов Шпалерного ряда на тропе, вившейся по пустырям близ Невы-реки, ее разморило. Ночь ведь всю не спала, ни крошки не съела. Жара ее допекла, битый кирпич колол босые ноги.

Коленки сами собой подкосились, и она села под огромные лопухи, украшавшие угол какой-то казенной ограды.

Очнулась от удара в спину и резкого крика:

- Вставай, разлеглась! Скрыться, убежать хочешь? Над нею краснорожий полицейский занес трость, готовясь ударить снова. Поодаль стояли еще несколько полицейских в васильковых кафтанах.

Алена вскочила, торопясь оправить сарафан, ничего не понимая. От реки вереницей поднимались женщины в серых балахонах, в одинаковых белых платках. Полицейские подбадривали: живее, живее! Еще и купаться их водят.

- Эй, Митька! - заорал ударивший Алену стражник. - Канай сюда, живенько! Тут девка нашлась в лопухах. Это не та ли, которая у тебя из крутильни сбежала?

- Не-е, - сказал, подходя, Митька с тыквенным семечком на губе. - Эта прям боярышня какая-то... Та была корабельная торговка!

- Ну и дурак, - оценил Митькино поведение стражник. - Сказал бы, что та самая, какая разница, лишь бы для счета. Теперь за тот побег еще и на гауптвахте насидишься.

Они нагло рассматривали Алену, решая, как с ней обойтись, - отпустить или взять под конвой: пусть до утра побудет в караулке. Женщины проходили мимо угрюмой чередой, отвернув равнодушные серые лица.

- Да ты кто такая будешь? - спросил сердобольный Митька, весь обсыпанный тыквенной шелухой. И даже ласково по плечу потрепал.

И тогда Алену всю пронизала опасность потерять свободу, а с ней саму жизнь. Она отбросила Митькину руку и сказала, подражая слободским сердцеедкам:

- Ну ты, рук-то не распускай! Наш барин - князь Холявин, Евмолпий Александрович, усадьба вон за водокачкой, не знаешь, что ли?

- Хо-хо! - развеселился краснорожий стражник. - Ежели ты княжеская, то почему у тебя голые пятки?

Господин унтер-офицер, - сказал пожилой полицейский, ну ее, помните, что давесь было за графскую служанку?