Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Так и явился на постой к вдове Грачевой корпорал Тузов. И в первую же ночь услышал: «Ратуйте, добрые люди!» И, выбежав в сени, увидел, как подвыпивший барин, Евмолп Холявин, ухватил за косу хозяйскую дочь, а вдова мечется с иконою в руках. Канатная слободка на эти сцены взирала с интересом, но вмешиваться — упаси бог! Дело барское, дело холопское.

Максюта, еле надев кафтан, взял барина за запястье. Евмолп тотчас выпустил косу девушки, а сам от боли даже присел, заохал.

Освободившись от Максютовой хватки, он кинулся в светелку и выскочил оттуда со шпагой.

— Брось клинок, сержант, брось, — сказал ему Максюта. — Я не дворянин, на поединок не могу быть вызываем.

— Господин корпорал! — кипел Холявин.

— Господин лейб-гвардии унтер-офицер! — в тон ему отвечал Максюта. — Пользоваться шпагой имеют право только штаб- и обер-офицеры!

Холявин швырнул шпагу за печку и вернулся на свои антресоли, где он поддал хозяйского кота так, что кот завыл белугой. «Желторотик! — думал Максим. — У меня же не только пуля в ноге, но и две боевые медали. Впрочем, в твои годы я тоже был таким. Ничего, перемелется — мука будет!»

С той ночи, однако, барин Алену не трогал.

И вот она ожидала Максюту светлой ночью на родительском крылечке.

— Здравствуйте, доброго вечера вам, пожалуйте в дом! — поклонилась она так, что коса упала до самого пола. — Милости просим, Максим Петрович. Не угодно ли вот на лавочке отдохнуть?

Но он не расположен был на крылечке сидеть, как это делает слободская молодежь. Максюта и себя за молодежь не считал — уже под тридцать. Да и голова гудела от прожитого дня!

Вежливо ответив на поклон Алены, прошел в сени. Она несла за ним свечу.

— Не угодно ли умыться? Я подам.

— Умыться — это пожалуй, — сказал Максим, снимая кафтан и засучивая рукава рубахи.

Лилась ласковая вода, трепыхался домашний свет свечи — давным-давно у Максюты не было родного дома. И девушка милая тянулась к нему. И он это чувствовал — не чурбан же! Но сознательно старался быть с нею только вежлив — не боле. Не время, не время Тузову заводить семью, к тому же она холопка, крепостная, и он — солдат подневольный. К чему плодить рабов!

А она все заглядывала ему в лицо.

— Я знаю вашу беду, Максим Петрович. Не отвергайте помощи моей! Я девчонка совсем еще малая, но я знаю, как вам помочь.

Максим опять от нее отодвинулся. А она, оглянувшись на дверь, по которой ходили тени от пламени свечи, приблизилась.

— Хотите знать, кто взял тот диковинный камень?

Максюта молча смотрел в ее преданные глаза. Минуты летели как вечность.

— Ну кто же, кто? Если знаешь, говори.

— Сонька взяла. Золотая Ручка.

Максюта чуть не выронил полотенце. А она кивала, блестя глазами, — да, да, я знаю, как вам помочь.

За рекой на Охте пели петухи.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Гог и Магог

1

— Эй, Константиныч! — Бурмистр Данилов перегнулся через перила строящегося трехпалубного линейного корабля «Сорок мучеников». — Чтой-то ты к нам на верфь пожаловал? Не хотят ли тебя адмиралтейским начальником сделать?

Тот, кому он кричал, остановился, всматриваясь в ослепительный блеск взошедшего солнца. На нем был партикулярный кафтан и круглая добротная шляпа.

Ударила пушка с раската Адмиралтейства, обозначая восход солнца. Будто без нее не видно, что пунцовый шар всплывает над купами деревьев, обещая жаркий день и безветрие.

Пушка ударила, и работные люди потянулись из землянок и шалашей, зевая и потягиваясь, крестясь на причудливый голландский купол Исаакиевской церкви. Подневольные шли вереницей, стараясь локтями оборониться от докучливых надсмотрщиков.

— Не туда смотришь, Константиныч! — смеялся с палубы бурмистр. — Гляди, шляпу свою боярскую потеряешь.

— Ты, что ли, это, Данилов? — спросил тот, и вправду теряя шляпу и подхватывая ее. — Ты-то что из канатчиков в адмиралтейцы залетел?

— Вызвали за недопоставку, — развел руками Данилов. — Шпицрутены для нас заготовили — ивовые, свежие, да еще в уксусе вымочены.

Тут раздался звук боцманской дудки и лихая команда. Прибыло адмиралтейское начальство. Бурмистр Данилов успел прокричать удаляющемуся приятелю:

— Нартов! Андрей Константинович! Ты на обратном-то пути сюда загляни. Мне с тобою ой как надо покалякать!

Вице-адмирал граф Головин с утра, видимо, куда-то к царице нацелился. Был одет не в форменный, а в придворный, расшитый пальметтами кафтан. Вице-адмирал восседал на стульчике, обмахиваясь голландской газеткой. Вокруг переминалась свита в великолепных и столь утомительных для лета париках. Порхал немецкий говорок с глубокими «О, я!» и поминутным «экселенц, экселенц!», что значит — ваше превосходительство. Вызванные подрядчики и поставщики стояли напротив, ждали.

Мимо демонстративно пронесли корыто с вымоченными розгами.

— А нам на это наплевать, — сказал сквозь зубы подрядчик Чиркин бурмистру Данилову. — Нас царь Петр Алексеевич, случалось, и за уши драл, зато после виктории полтавской в губы целовал.

Граф, не вставая, начал с того, что изъявил всем свой гнев.