Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Лошади цугом подвезли казенную карету с гербами, и на крыльце все стихло — разговоры, смех, итальянская протестующая речь.

С запяток соскочили офицеры, откинули подножку, распахнули дверь. Вышел сухощавый старик в партикулярном сюртуке и венецианской полумаске. За ним два полковника при трехцветных перевязях и при шпагах.

— Батюшки! — вздохнул Весельчак. — Да это же князь Репнин, главнокомандующий гвардией! Разгон учинять игрокам!

— А почему он сам в маске? — спросила Алена.

— И точно, — удивился Весельчак. — И не в мундире!

Курившие на крыльце тоже узнали генерал-фельдмаршала, бросили трубки, подтянулись.

Репнин стремительно взошел на крыльцо, сказал, подавляя одышку.

— Преображенские мундиры и здесь играют в открытую. Будто нет законов покойного государя, нет воинских уставов, да и вообще нет ни чести, ни совести.

— А почему бы, ваше высокопревосходительство, — дерзко вставил Евмолп Холявин, — российскому офицеру в свободное от службы время и не поразвлечься? Разве от этого пострадает его воинская честь?

— Эх, — ответил князь Репнин, — молодой человек! Меня самого сюда беда моя привела… Я бы тебе рассказал, как, будучи разжалован государем, я три раза в штыковую рядовым ходил и заслужил прощение собственной кровью. Мы-то думали о пользе отечества, а от вас только и слышишь — развлечься да развлечься. Э, тебе этого не понять!

— Почему не понять? — продолжал дерзить Холявин, хотя Кантемиры вовсю щипали его за локти. — Разве мы виноваты, что по молодости в боях не бывали? Сегодня в картишки, а завтра, может быть, и в поход пойдем!

— Видел я ваши походы! — махнул рукой князь Репнин. — Как при кончине государя нашего Петра Алексеевича вы, преображенцы, Сенат окружили и заставили возвести на престол царицу, в обход законнейшего наследника, внука государева!

И поскольку адъютанты также щипали его за локти, он к ним обернулся.

— Я правду говорю! Я и при дворе говорю то же самое!

Он овладел собой и, отвернувшись от преображенцев, приказал вызвать хозяйку.

— Синьора в отъезде, — залепетал обомлевший Весельчак. — Не угодно ли домоправителя?

Спешно вышел Цыцурин. Все, кто был в вертограде, высунулись в окошки.

Генерал-фельдмаршал громко потребовал, чтобы ему тотчас представили его внука, который долг и честь свою забыл за карточным столом. Преображенцы заулыбались и стали подталкивать друг друга.

Цыцурин доложил, что вольные дома и карточные игрища дозволены указом ее императорского величества…

— Знаю! — перебил генерал-фельдмаршал. — Что же касается их сиятельства, молодого князя Николая Репнина, Цыцурин их знать не знает, потому что все высокопоставленные особы — и это отнюдь законом не запрещено — бывают здесь инкогнито и в масках.

Тут Евмолп Холявин опять вмешался не в свое дело:

— Его Сонька взяла с собою кататься на острова.

— Какая Сонька? — спросил князь, а среди публики пошло движение и смешок.

— Какая, какая… — Евмолп нарочито трепал своей маской по ладони, чтобы показать, что он не боится и лицо показывать. — Обыкновенная Сонька!

— Они возвращаются! — закричал из верхнего окна музыкант Кика. — Они с пристани идут!

Взметнулся ветер, шелестя листвою, и все увидели в желтой мгле начинающегося утра идущую по аллее вереницу. Впереди шла дама в кружевной полумаске, ее вел об руку стройный офицер. Оба смеялись, и все им было нипочем. Следом двигалась молодежь, все веселые и возбужденные прогулкой.

Завидев их, Весельчак приосанился и, стукнув булавой об пол, возгласил, как протодьякон:

— Их сиятельство маркиза Лена-Зофия Кастеллафранка да Сервейра!

Гости на крыльце задвигались в поклонах, зашаркали. Неподвижным оставался только старый Репнин и его адъютанты. Генерал-фельдмаршал позвал драматически:

— Николенька, внук мой, подойди ко мне!

Офицер, шедший с дамой, повернулся, в недоумении смотря на генерал-фельдмаршала под маской. А тот в ярости топнул:

— Оставь эту особу!

Маркиза поспешила разрядить кризисную ситуацию.

— Прощайте, мой верный чичисбей[27]! — Она протянула молодому князю руку, обнаженную до плеча. — Сегодня пора расстаться, но завтра — милости просим!

— Николенька! — с болью выкрикнул старый князь и пошатнулся, полковники спешили его поддержать.

А маркиза, шурша необъятными юбками, поднялась по ступеням, каждого одаряя улыбкой из-за кружевной маски. Она направлялась прямо к генерал-фельдмаршалу так решительно, что адъютанты забеспокоились снова, но старик их отстранил. Подойдя близко, она вдруг улыбнулась ему милой, извинительной улыбкой и проследовала мимо. Достался ее взгляд и Алене, притаившейся за Весельчаком. Будто две черные птицы трепетали в клетках из ресниц. «Вот это да!» — подумала Алена.

Старый князь подхватил внука и отбыл в карете. Маркиза прошла в дом, слышны были ее распоряжения по хозяйству. Вновь бряцал клавесин, заря разливалась по розовеющему небу. «А Максим Петрович, где же Максим Петрович?» — изнывала Алена на опустевшем крыльце.

— Ванечка, — молила она Весельчака. — Ну, Ванечка же…

И когда она пыталась хитростью проскочить в дверь, гайдук взял ее в охапку и отнес в домик Нартова, через двор.