Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

— Послушайте, сударь! — Маркиза встала напротив Девиера. — Клянусь вам, все это произошло непредвиденно. Вам самому было угодно рекомендоваться господином матросом, а к генералу-полицеймейстеру мы бы отнеслись, конечно, по-иному. Кроме скрыни, девать вас было совершенно некуда. Я сама перепугалась сначала, думаю, ведь он услышит все, что станет говорить светлейший. А потом думаю — пусть… Пусть услышит!

И как ребенок, который выпрашивает сласти, она смотрела на него снизу вверх.

— Ну вы же разумный человек… Ну не сердитесь!

И тогда генерал-полицеймейстер, гроза ночного Санктпетербурга, резко повернулся и вышел, отбросив портьеру. Слышно было, как на крыльце его приветствовал гайдук:

— Счастливо повеселились, господин матрос!

Но чаемой полушки в ладонь Весельчак так и не получил.

Потом послышался шорох в кустах на совсем уже темной улице. Это снимались со своих постов и уходили клевреты Девиера. Зизанья принесла свечи и ушла. Маркиза села перед зеркальцем.

Вдруг она почувствовала спиной, что в горнице еще кто-то есть.

Повернулась и увидела, что это вновь светлейший. Громадный, головой под потолок, он прислушивался к тому, что делалось в доме.

— Ваша светлость! — вскочила маркиза, готовая ко всему.

— Отвори все-таки свою скрыню, — попросил светлейший.

Маркиза безропотно откинула фальшивый замок, подняла тяжелую крышку. Меншиков молча смотрел в пропахшее рухлядью чрево сундука.

— Но кто же все-таки у тебя был… Кто был, сознавайся!

— Генерал-полицеймейстер господин Девиер, — честно ответила маркиза.

— Ох, Софья! — схватился Меншиков за виски. — Погубишь ты когда-нибудь свою забубенную голову!

Маркиза позвала Зизанью и стала предлагать светлейшему закусить, отдохнуть, развлечься. Но он отказался.

— Вот что. Ты не подумай взаправду, будто я возвратился, чтобы отлавливать твоих ухажеров. У меня есть важнейшее дело, забыл тебе тогда сказать.

Он огляделся, чтобы удостовериться, что их никто не слышит. Ефиопка была не в счет.

— Послушай, Софья… У тебя, кажется, есть кладовка или чулан с решеткой. Покойный государь строил этот дом любимцу токарю как образцовый, а во всех таких домах предусматривался карцер для слуг.

Маркиза подтвердила, что таковой чулан у нее имеется и дверь там обита железом. И время от времени она туда сажает из слуг, кто хватит лишку.

— Вот, вот! — обрадовался Меншиков. — Везу я с собой одного человека, пусть у тебя побудет под крепким затвором.

Маркиза последовала за ним вниз и видела, как княжеские кучера пронесли кого-то, обвязанного веревками, словно куль.

— Завтра я его заберу, — обещал Меншиков. — А ключ, не прогневайся, я тебе не оставлю. И вот что: ты философский тот камень никому не отдавай, слышишь?

Прижав руки к груди, она хотела поклясться, что никакого камня… Но светлейший уже взобрался в повозку и был таков.

10

— Бумаги мне, бумаги! — требовал Сербан, схватив у Цыцурина гусиное перо. — У кого есть хоть клочок гербовой бумаги, чтоб я мог написать вексель?

Он проиграл Евмолпу Холявину сто пятьдесят рублей и желал выдать по всей форме вексель. Схватил у брата фляжку, но она была пуста.

— Евмолп, голубчик, — умолял Антиох, — растолкуй этому безумцу, что вы играли в шутку!

— Почему это в шутку? — не соглашался Холявин. — Фортуна повернулась ко мне передом, какая тут шутка?

— Но откуда ему взять такие деньги?

— Не мое дело, — подбоченился Евмолп. — Пусть не садится за игру, коль он такой сосунок!

— Сосунок! — возмутился Сербан, распушая усы. — Эй, Камараш, Камараш! Где мой слуга? Камараш, принеси немедленно шпагу, она внизу в стойке стоит!

— Камараш, принеси и мою шпагу! — крикнул Холявин и от волнения сплюнул.

— Не плюй на паркет! — не удержался Сербан. — Свинья!

— Как ты сказал? Кто свинья?

Антиох метался от одного спорщика к другому, Рафалович хохотал, ударяя в ладоши. Цыцурин, клавесинист Кика, буфетчик — все сошлись посмотреть, как ссорятся преображенцы.

Вмешалась маркиза, велела унести шпаги. Часы на большом камине пробили полночь.

Она увела Холявина к себе под арку, стала уговаривать отказаться от выигрыша. Ведь князь Сербан беднее, чем церковная мышь. После кончины старого князя мачеха отсудила у его детей все наследство. И теперь юная княжна Кантемир вынуждена продать своих горничных, сама себе фантанж навивает.

— А у моей матушки вообще прислуги нету, — упрямился Евмолп. — Сама стряпает, сама стирает, хоть и дворянка столбовая. Пусть тогда за этот долг Сербан мне княжеский титул отдаст!

Зрители за распахнутой портьерой ахнули от такого требования. Антиох же сказал:

— Дался вам этот княжеский титул! Все люди равны. Первый человек вон, Адам, тот князей не родил. Одно его чадо землю пахало, другое скотину пасло.

— Ты зубы не заговаривай, пиита российский! — крикнул Евмолп. — Пусть он вексель, как положено, намарает!

Обстановка накалялась.

И тут маркиза Лена заметила, что втихомолку ликующий граф Рафалович подозвал к себе горбатого Кику и что-то ему шепнул. Кика опрометью кинулся вниз и возвратился со шпагами преображенцев.