Санкция на жизнь

– А теперь я отвечу на вопрос, который так и мерцает в ваших тупых башках, – сказал Тюльпин, глядя на сжавшегося в комок Руграно. – Вы терзаетесь мыслью: как посмел этот бессердечный козел так подло поступить с сослуживцем? «Ведь это же мужчина! Человек, в конце концов!» – вопит ваша негодующая селезенка. Объясняю один раз, любезные упыри. Ни я, ни вы, ни другие организмы, садящиеся за штурвал боевых кораблей, не имеют с самой минуты старта ни единой человеческой санкции. Запомните это. В космосе вы – боевые единицы. Боты, которые в любой миг могут быть уничтожены ботами противника. Или принесены в жертву своими же для успешного выполнения поставленной задачи. Мне вовсе не доставило удовольствия разбивать итальянские яйца, клянусь вакуумом. Но я не испытываю угрызений совести. Знаете почему? Потому, что моя задача не сожалеть о чертовых разбитых желтках, а сделать из вас бойцов. Боевых ботов, которые сумеют в нужный момент принести победу нашему флоту. Уверенную, сокрушительную победу, а не малоубедительный пат, усекаете? Тяга, любезные, следующая. Миротворческая миссия, которую планирует организовать командование, это не баптистская прогулка с бубнами по Арбату. Это военно-дипломатическая операция невиданного размаха, во время которой потребуется повышенное внимание со стороны боевого охранения диппредставительств и прочих гражданских мазутов. А я вовсе не уверен, что Игреки с распростертыми объятиями ждут нас по ту сторону Точки, чтобы принять истинную, мать ее, веру и беспроигрышную систему санкций. И, видит вакуум, я не испытываю никакого кайфа от того, что именно мне поручено вымуштровать дюжину дырявых штафирок. Это я про вас, кстати… За полгода так называемого интенсивного урегулирования конфликта в сфере нейтралитета Игреки отправили к праотцам около пятисот наших пилотов. Российский сектор СКО лишился лучших кадров, не говоря уже о материальных потерях. Бесспорно, другие космические державы тоже пострадали. И Игрекам досталось от души. Но в данный момент сей факт мне побоку. В данный момент у меня есть приказ сделать из вашего упырского рассадника боеспособную эскадрилью. Вот такая тяга.

Руграно наконец удалось как следует вдохнуть, и он интенсивно задергался у ног Тюльпина.

– Гена, Марек, Стас – отдыхать в офицерскую. Час. Спать запрещаю, – скомандовал каптри. – Остальные – на тренажеры. Отрабатываем барраж средней орбитальной станции и сопровождение группы из четырех фрегатов. В парах. Бего-ом… марш!

Младлеи сорвались с мест. Кое-кто все же на бегу украдкой оглядывался на поверженного итальянца, вздумавшего перечить капитану третьего ранга Тюльпину. Мосластый Руграно все еще валялся в позе эмбриона на холодном полу учебного центра.

– Пойдешь в офицерскую – санкцира-медика позови, – обронил Тюльпин, подхватывая со стула свою трубочку. – А то этот итальянский мудозвон так и будет тут скулить. Протухнет еще чего доброго…

Стас так и не понял, было ли это адресовано ему или кому-то из двух других пилотов, получивших разрешение на часовой перекур.

* * *

Учебная палуба тянулась сквозь весь авианосец, условно рассекая его на две большие «лимонные дольки», приложенные друг к другу широкими краями. Коридоры ветвистой цедрой покрывали каждый из уровней исполинского корабля. А тренажерные залы и техотсеки плотно жались друг к другу продолговатыми вакуолями с приплюснутым дном.

Общая каюта сбора офицеров находилась на корме корабля. Мареку, Геннадию и Стасу пришлось топать до нее по учебной палубе из носового УЦа добрых десять минут, взбираясь и сбегая по крутым лестницам, минуя распахнутые настежь гермодвери и людные перекрестья коридоров.

Переутомление и чудовищное количество информации, пропущенное через мозги ребят за последние пару десятков часов, давали о себе знать: не хотелось обсуждать тренировки, не хотелось делиться впечатлениями, не хотелось мыслить. Хотелось жрать и спать. А еще – сорвать с шеи собственную башку и выкинуть через грузовой шлюз подальше в космос, чтобы остаточная боль от воздействия гипнополя перестала пульсировать в висках…

Пошатываясь от усталости, Нужный переступил через высокий комингс и огляделся.

Назвав сие помещение громким словом «офицерская», кто-то явно дал ему нехилую фору.