Санкция на жизнь

Цифры перемешивались в сознании с буквами, схемами, картами, 3D-образами, потоками битов и байтов. Пальцы болели от постоянного контакта с сенсорами тренажеров. Вегетативная, эндокринная и нервная системы балансировали на пределе истощения. Мышцы, стимулируемые электродами и химией, превращались в прочные жгуты, натянутые до одури и время от времени прошибаемые тиком. Перед глазами плыли прицельные тригономы, голографические изображения основных узлов истребителя, схемы боевых построений по звеньям и парам, пункты психоконтактного параграфа из общих положений последнего военного циркуляра, применяемого к космическим силам Игреков, перечень внешнеполитических и дипломатических санкций, клеммы в редукторе основного энергоблока сверхмалого истребителя-перехватчика «Комар», правила экстренного вызова спасательного корабля при боевом катапультировании, разновидности тепловых ловушек и ложных целей для ракет класса анти-М…

Через двадцать с лишним часов, когда время уже превратилось в болезненный для разума и печенки кисель из неимоверно медленно меняющихся цифр на часах, Тюльпин собрал группу в «учебке» и построил измочаленных в лапшу младлеев для разбора полетов. В прямом и переносном смыслах.

Пыхнув трубочкой, он разнес аромат табака и сакуры по помещению.

— Вы обречены на провал. Вас ждет скорая и непочетная кончина в вакууме.

Строй не шелохнулся. За прошедшие часы каптри сумел отжиманотерапией установить железную дисциплину среди подчиненных.

— Лоботрясы.

Тишина. Едва слышное сопение смертельно уставших пилотов.

— Санкции на жратву не получите.

И вот тут один из младлеев не выдержал. Его звали Руграно – мосластый парень лет двадцати пяти из бывших «кеглевозов». Так называли в профессиональной среде привилегированных пилотов-частников, работающих на дипломатических и других шишек.

— Какото самоволивство! — брякнул он на ужасном русском, выходя из строя. — Требуй вернуть меня уно моменто на Земля!

— Легко, — согласился Тюльпин. — Упал на земля и отжался тридцать раз.

— Нет!

— О, первый бунт, — поднял брови каптри, выскребая из трубки пепел. — Резво, резво… Я думал, вы еще денек протерпите, мазутня доморощенная.

Тюльпин неторопливо поднялся со стула, потрогал языком верхние клыки – сначала левый, затем правый – и вышел в центр зала.

— Видимо, вы не совсем меня поняли, любезные, — елейным тоном обратился он к пилотам. — Тяга такая. Вас никто не спрашивал, хотите ли вы служить в армии. Ваше мнение – дерьмо. Вам приказано служить.

— Но это противоречитто санкциям на запретто…

— Раз уж ты, упырятина, вышел из строя, — перебил Тюльпин разгневанного Руграно, — то подойди сюда. Не стесняйся.

Руграно набычился, шумно задышал, но приблизился к командиру. Рядом они смотрелись несколько карикатурно: мосластый итальянец оказался ровно на голову выше каптри.

— Коммандор… — начал Руграно и получил такой зверский удар носком армейского ботинка в пах, что беззвучно сложился, словно тростинка, и остался лежать на полу.

Стас оторопело глядел, как Тюльпин достает из кармана брюк платочек и тщательно протирает свой берц. Не из-за того, конечно, что тот испачкался при ударе, а для пущего эффекта.

Строй замер на полувздохе.

Никто из пилотов не мог предположить, что командир вот так подло врежет бедолаге по мужским причиндалам. Это было где-то на грани человеческой гнусности и бесчеловечного цинизма.

Спустя минуту Руграно все же нашел в себе силы, чтобы тихонько застонать.

— Гена, Марек, Стас, — обведя младлеев взглядом, спокойным тоном произнес Тюльпин. Словно бы у его ног не корчился в судорогах человек. — Шаг вперед.

Нужный вышел из строя, краем глаза отмечая, как на полметра вышагнули еще двое: угрюмый чех Марек с аккуратными черными бакенбардами на щеках и широкоплечий украинец Геннадий.

— Вы сегодня отработали погано, — возвестил Тюльпин. — Но остальные оказались еще хуже. Поэтому вы можете сейчас отдохнуть. Шестьдесят минут. Не спать. Если кто-то из вас, упырятин, заснет, вся группа будет отжиматься до следующего великого противостояния Земли и Марса. Ясно?

— Так точно!

— Дружнее надо, дружнее… — сморщившись, вздохнул каптри. — Остальные – на тренажеры. Понятно?

Поредевший строй гаркнул нечто среднее между «есть» и «блин».