Сансара

Дома, едва ответив Лизе, расспрашивавшей меня о Бугорине — моя невнятность ее обидела, — я подошел к той книжной полке, где были расставлены тома, приобретенные у букинистов, и быстро достал один из них. Листая страницу за страницей, я обнаружил то, что искал, — портрет Александра Горчакова.

Мои слова об уставших согражданах Олег уподобил формуле князя о России, которая «сосредоточивается». Не то чтобы схожая мысль — скорее, какое-то схожее настроение. И все-таки я с непонятным волнением смотрел на сиятельного тезку. Как будто надеялся нечто увидеть в чертах вельможного старика. Я вспомнил слова Ивана Мартыновича: «Долго, иной раз не без успеха, старался примерить оба взгляда на беспокойное отечество — реалистический и романтический. Итог усилий не больно весел, хотя он, конечно же, был уверен: „его призвали всеблагие, как собеседника на пир“. Пир странный, опасные собеседники, „всеблагость“ их тоже весьма сомнительна».

Портрет Горчакова бесспорно свидетельствовал, что смолоду князь был хорош собою.

Высокий алебастровый лоб под серебристыми мягкими прядями, поредевшими, прибитыми временем, — в юности, верно, то были кудри, не сразу уступавшие гребню. Темные легкие дуги бровей напоминали о цвете волос в былые, отлетевшие годы. Умные светлые глаза, гордые собственным всеведеньем, под мощными набрякшими веками. Они взирают сквозь стекла очков с их золотыми ободками на свет, далекий от совершенства. Почти идеальной формы нос с крупными крыльями, мощные уши, впалые щеки с осенним румянцем. Длинная дорожка к губам, сомкнутым накрепко над подбородком, на совесть вылепленным и очерченным, слегка выдающимся вперед, что свидетельствует о сильной воле.

Меня поразило, что я так долго не мог заставить себя оторваться от этого инопланетянина. Словно была между нами связь! Мысль эта меня насмешила. Пушкин его называл «счастливцем». К тому же — «счастливцем с первых дней», самых нелегких для наших сердечек, ужаленных неприступностью мира. Последние дни свои князь Горчаков должен был встретить на пике счастья — достиг и того, о чем не мечтал. Совсем, как я, — вздохнул я уныло.

Да уж, сравнение хоть куда. Не отличить одного от другого. А между тем меня взволновала прочно забытая мною подробность: дата смерти светлейшего князя совпала со днем моего рождения, случившимся через семьдесят лет.

Но дело было не только в дате. Тревожила какая-то тень смеющейся надо мной, ускользающей и не дающейся в руки догадки. Такие посещают титанов как раз накануне великой мысли. О, господи! А я-то при чем? Такой же титан, как и счастливец.

Ночью мне долго не спалось. Почти как сегодня, годы спустя. Лиза несколько раз спросила: здоров ли? Я ничего не ответил. Голос ее меня раздражал.

В полдень мы встретились с Бугориным. Он уже был готов к отъезду. Поезд уходил на закате. Он сразу же перешел к сути дела и сразу же меня огорошил:

— Сильно любит тебя жена?

Я так растерялся, что покраснел. Откуда-то, из лабиринтов памяти, выскочила строка Маяковского, которую не раз и не два произносил Иван Мартынович.

Однажды он стоял у окна, точно забыв о моем присутствии, вглядываясь в весенние сумерки. И я услышал знакомый вопрос:

— А за что любить меня Марките?

Я спросил его, хотя было б умнее сделать вид, что я ничего не заметил и, уж тем более, не услышал:

— Разве вы любите Маяковского?

Он обернулся, пожал плечами:

— Люблю-не люблю. Не в этом дело. Наткнуться нечаянно на строку, которая выдает ее автора, причем выдает его с потрохами, — это волнующее занятие.

Помедлив, он негромко добавил:

— Люди, которых сломала история, всегда вызывают твое участие. Владимир Владимирович полагал, что с юности он обгоняет время. А выяснилось, что догоняет. И, сколь ни старается, отстает. Этот оптический обман дорого ему обошелся.

Давний короткий разговор всплыл в моей памяти — я усмехнулся:

— А за что любить меня Марките?

— Старая песня, — сказал Бугорин, не скрывая неодобрения. — Что за нытье? С таким характером можно без звука уйти в песок. Я спрашиваю вот почему: переживет твоя Лиза разлуку на некоторый неясный срок?

Он сообщил мне, что не прогнулся и по-мужски перенес перемену исторических декораций. Больше того, самолично создал новый фонд славянских культур, кратко сказать — славянский фонд. Власть поощрила его начинание. Это важно. Власть должна быть союзницей.

Я удивился:

— Твоей союзницей? Но ведь у нас либеральная власть.

Он снисходительно улыбнулся:

— Власть либеральной быть не может. Если она желает власти.

И шумно втянул в свой хобот воздух.

Он объяснил, что ему в этом фонде нужен бы малый вроде меня, с одной стороны, ученый книжник, с другой стороны — старый товарищ, на которого он бы мог положиться. Я должен всякий раз обосновывать его позиции и установки и обеспечивать аргументацией в будущих спорах и дискуссиях. Дело, которому он служит, — обоюдоострая сфера, и оппонентов будет достаточно.