Сансара. Оборот первый

— Да ничего мне не отшибло! — Я чуть не добавил «дура пьяная», но сдержался. — Я прекрасно помню свой мир. Ещё утром новую тачку забирал, блин! И понятия не имею, с какого перепугу нас можно было запихнуть в закрытые. В Нижние — ну ещё ладно, технологии и правда так себе. А в закрытые-то с чего? Экология у нас — не сказать, чтобы отстой. По сравнению с той, что в курилке, где ты пепельницу подрезала, вовсе рай. И войны нету… Ну, по крайней мере, вчера не было. То есть, где-то на планете она есть, конечно — у нас так, чтобы вообще не было, не бывает, но…

— Как это, не бывает? — перебила тян.

Глаза её заметно затуманились. Ну ещё бы, три раза по полчашки — это тебе не глоток шампанского. Хотя, на вид, при её комплекции и глотка бы хватило.

— У нас несколько континентов, — принялся объяснять расклад я, — и куча стран. Штук… не знаю. Сто, так точно, а может и тыща! Ясное дело, то тут, то там локальные конфликты возникают.

— Конфликты не считаются, — авторитетно объявила тян, — конфликты и у нас бывают, в них же никто не гибнет. Я про войны говорю.

— Блин, так и я про войны! У нас это просто так называется, «локальный конфликт». Ну, в том смысле, что не весь мир воюет, а пара стран сцепилась. Мировых-то войн у нас тоже всего две было.

— Весь мир воюет?! — ахнула тян, вылупив на меня и без того огромные глаза. — То есть, вообще весь?!

— Ну да. Потому так и называется. Но, говорю же, это…

— Так чего же ты хочешь! — всплеснула руками тян. — Если у вас каждый день где-то война и людей убивают, кто в ваш мир полезет в здравом уме?

— Ну… — Я, честно говоря, растерялся. — Можно ведь лезть туда, где нет войны? Земля большая.

— Угу. Путешествуешь, такой, или по делам приехал, и вдруг — шарах, война! Нет уж, — тян помотала головой, — в гробу я видал такие путешествия.

Следует признать, что определенная логика в её словах прослеживалась. Но менее обидно от этого не стало, скорее наоборот.

— Всё равно, — упрямо пробормотал я. — Вот придёт Диана, подтвердит, что никакие мы не закрытые!

— За это надо выпить, — решительно объявила тян. И подставила чашку.

Я, уже чувствуя, что томный вечер движется куда-то не туда, но пока не находя в себе ни сил, ни желания остановить движение, налил.

Чокнулись. Выпили.

— Ты любишь стихи? — после долгой паузы ставя на стол чашку, спросила тян.

Глаза её попытались сфокусироваться на мне. Получилось не очень.

— Нет, — брякнул я.

Лишь мгновением позже сообразив, что с такими откровениями романтический вечер, на который успел возложить определенные надежды, и который, стараниями тян, уже активно катится не туда, может вовсе звездой накрыться. Попробовал исправить ситуацию:

— Ну, то есть, мне те стихи, которые надо было в школе учить, не нравились, занудство сплошное. А если хорошие, тогда да! Тогда люблю.

— Я тоже люблю, — сказала тян. И попыталась проникновенно заглянуть мне в глаза. Получилось ещё хуже, чем в первый раз.

Расстроило её моё признание в нелюбви к поэзии, или то, что чашка была уже четвёртой, сложно сказать. Но прекрасные голубые глаза вдруг стремительно наполнились слезами.

— Эй, — всполошился я, — ты чего?

Тян не ответила. Принялась раскачиваться на табуретке. Медленно и пока не опасно, но я на всякий случай встал и пересел поближе к ней. В момент, когда собрался дружески приобнять, тян вдруг громко, с надрывом, продекламировала:

— Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым!
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым!

— Ну, это, — осторожно попытался вклиниться я, — где ж не будешь-то? Вон, какая молодая. Жить и жить ещё.

— Ты теперь не так уж будешь биться,

— не слушая меня, провыла тян.

— Сердце, тронутое холодком!
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком!

Я понял, что дама ушла в себя и вернётся не скоро. Пока не довоет, точно не вернется. Обреченно облокотился на стол. Интересно, в какой момент нужно было перестать наливать?

— Дух бродяжий! Ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!

— Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

А вот про коня, я, кажется, даже слышал…

Завывания оказались заразными. Скоро я понял, что и сам подвываю в такт. И слова стихотворения мне, затерявшемуся среди чужих миров, ухитрившемуся утратить даже такое, о существовании чего прежде и не догадывался, рвали душу — сладкой в своей безысходности алкогольной тоской.