САНСИРО

Сансиро вдруг вспомнилось, как любитель персиков тогда в поезде говорил: «Опасная штука! Очень опасная. Лучше не рисковать», оставаясь при этом совершенно невозмутимым. Значит, если я смогу себя настолько обезопасить, чтобы говорить «опасно, опасно», сохраняя спокойствие, то стану таким же, как он? Это, быть может, то главное в людях, что позволяет им, живя в обществе, оставаться сторонними наблюдателями. Разумеется, в людях определённого сорта, тех, что умеют есть персики, как их ел тогда в поезде его попутчик, тех, что умеют, глядя прямо перед собой, пить чай и курить, курить и снова пить чай, как это было тогда в Аокидо. Критики! Сансиро употребил это слово не очень к месту. Но остался доволен. «Здорово!» А почему бы, подумал он, и ему в будущем не уподобиться критикам? На эту же мысль его навело увиденное им на путях мёртвое лицо.

Сансиро обвёл взглядом комнату, стол в углу, стул перед ним, рядом — книжный шкаф с аккуратно расставленными иностранными книгами и подумал, что хозяин этого спокойного кабинета так же благополучен и счастлив, как те критики… Вряд ли он заставил бы женщину броситься под поезд, если бы даже того потребовали его опыты со световым лучом… Его младшая сестра больна. Но ведь не из-за него она заболела… Пока все эти мысли сменяли одна другую в голове Сансиро, пробило одиннадцать. Электричек на Накано больше не будет. Нономия сегодня не вернётся. Видимо, сестре его стало хуже. Сансиро встревожился, но тут от Нономии пришла телеграмма: «С сестрой всё благополучно. Приеду завтра утром».

Сансиро успокоился, забрался в постель, но всю ночь его мучили кошмары. Ему снилось, что бросившаяся под поезд женщина каким-то образом связана с Нономией, а он, вместо того чтобы возвратиться домой, прислал успокоительную телеграмму. Слова «С сестрой всё благополучно» — ложь. Она умерла в тот момент, когда поезд задавил женщину… Потом вдруг оказалось, что сестра Нономии и есть та самая девушка, которую он повстречал у пруда.

На следующий день Сансиро встал необычно рано. Он выкурил сигарету, глядя на то место, где провёл неспокойную ночь. Постель уже убрали. Всё происшедшее вчера казалось сном. Он вышел на галерею и посмотрел на ясное голубое небо. Всё вокруг сразу повеселело. Когда, позавтракав и напившись чаю, Сансиро вынес на галерею стул и взялся за газету, вернулся, как и обещал, Нономия.

— Вчера, говорят, тут человек попал под поезд, — сказал он. Видимо, Нономия услышал об этом на станции. Сансиро подробно рассказал о своих переживаниях.

— Невероятное происшествие. Такое случается редко. Жаль, что меня дома не было. Труп, наверно, уже убрали, и идти туда сейчас бесполезно.

— Пожалуй, бесполезно, — коротко ответил Сансиро. Его поразило, с какой лёгкостью Нономия воспринял это трагическое происшествие. Видимо, потому, что сейчас день, а не ночь, решил Сансиро. Он был слишком молод и ещё не знал, что человек с характером и наклонностями исследователя даже в подобных случаях ведёт себя так же, как во время эксперимента со световым лучом.

Чтобы не продолжать этот разговор, Сансиро спросил, как чувствует себя больная. Из слов Нономии выяснилось, что в её состоянии, как он и предполагал, никаких изменений не произошло. Соскучившись за те пять-шесть дней, что они не виделись, сестра решила вызвать его телеграммой. Она обвиняла его в жестокости и упрекала за то, что он не приехал даже в воскресенье. «Вот глупышка», — сказал Нономия. И, кажется, сказал это вполне искренне. Просто неразумно требовать, чтобы занятой человек попусту тратил драгоценное время. Однако у Сансиро это не вызвало сочувствия. Раз сестра прислала телеграмму, значит, ей очень хотелось повидаться с братом, и на это не жаль потратить один или даже два воскресных вечера. Только такие вечера и есть настоящая жизнь. И не значит ли попусту тратить время, если год за годом проводить в подвале опыты со световым лучом, такие далёкие от настоящей жизни. На месте Нономии-кун он бы только радовался тому, что сестра помешала его занятиям. Под наплывом таких чувств Сансиро постепенно забыл о попавшей под поезд женщине.