Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

Заболоцкий в «Торжестве земледелия» нарушил нормы реализуемой утопии, пускай невольно — это и не входило в его замыслы, доверься мы его замечаниям 1936 г. (не верить нет оснований). Он думал, что пишет о торжестве колхозного земледелия, вышел иной смысл — торжество косных материальных сил, всепобеждающей смерти, а не колхозного строя.

Осознанно поэт возлагал надежды на будущее. Он родился в 1903 г. и, подобно многим ровесникам, верил в революционные преобразования (между стихами «Прощание», 1934 г. и «Ходоки», 1954 г., двадцать лет, но эта вера сохраняется незыблемо, несмотря на то, что произошло с поэтом за это время).

Однако поэтический дух в Заболоцком сопротивляется его уму и вере: поэзия открывала неизживаемое неблагополучие бытия, не преобразуемое никакими социальными средствами. У него много стихов, где мрачный, неизбывный пафос жизни как непреодолимой смерти выражен с абсолютной поэтической прямотой, причем начиная с 1926 г., когда появились первые стихи 23–летнего автора, это содержание его лирики открывалось глубже и глубже.

Сначала оно воплощалось в образах сюрреалистических, напоминая поэтику раннего футуризма, как, например, в стихотворении «Движенье» (1927):

Сидит извозчик, как на троне,
Из ваты сделана броня,
И борода, как на иконе,
Лежит, монетами звеня.
А бедный конь руками машет,
То вытянется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.

Неприкрыто несчастно — дисгармонический быт изображен в стихах «На рынке» (1927), «Ивановы» (1928). Нельзя отбросить предположение, что острое и внятное в передаче поэтического слова ощущение ужаса жизни (вопреки насаждаемым идеям благополучия) и могло вызвать в сознании Заболоцкого утопическую мечту: раз уж люди не годятся, последняя надежда на зверей, которые начнут новую человеческую породу. Волк станет новым человеком, сколь ни безумна мечта. В 1926 г. написано стихотворение, поддерживающее предложенную гипотезу:

В жилищах наших
Мы тут живем, умно и некрасиво.
Справляя жизнь, рождаясь от людей,
Мы забываем о деревьях.

Эти строки объясняют натурфилософскую, «предсократическую» утопию поэта: люди недостойны собственной разумности, от людей — некрасиво. Разум попал в неудачную форму, эволюционная проба зашла в тупик, поэтому следует извлечь разум, вернуть природе — в цитированном стихотворении люди на глазах наших становятся деревьями:

Мы стали тоньше. Головы растут, И небо приближается навстречу. Затвердевают мягкие тела, Блаженно деревенеют вены, И ног проросших больше не поднять, Не опустить раскинутые руки.

Но здесь же основание противоречия поэзии Заболоцкого 20–30–х годов. Что ж, природа спасает, но в спасении, на которое рассчитывает поэтическая утопия автора, есть червоточина. Из стихотворения 1929 г. «Прогулка»:

Вся природа улыбнулась,

Как высокая тюрьма.

Тогда же (стихотворение «Змеи»):

И природа, вмиг наскучив,

Как тюрьма, стоит над ним.

В том же году написаны стихи «Искушение» с ужасной картиной трупного распада:

Дева ручками взмахнула,
Не поверила ушам,
Доску вышибла, вспрыгнула,
Хлоп! И лопнула по швам.
И течет, течет, бедняжка,
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.
Была дева — стали щи.

Вот она, природа, на которую надеялся поэт, которой хотел вернуть разум, — напрасно, там ему делать нечего, если он и у людей некстати. Поэтическое сознание Заболоцкого начинает догадываться: торжество земледелия — похоронно, «была дева — стали щи».

В 1929 г. (когда написаны и все предыдущие стихи, в которых природа предстает в самом неблагом обличье: видно, год каких‑то тяжелых состояний, смятений в уме), — в небольшой вещи «Меркнут знаки зодиака» попадаются слова:

Высока земли обитель. Поздно, поздно. Спать пора! Разум, бедный мой воитель, Ты заснул бы до утра.