Сантехник. Твоё моё колено

Третьего числа бросаю есть навсегда. И тут приходят гости со своими кастрюлями. Под видом поздравлений вручают всякие скоропортящиеся закуски.

— Тебе надо детей кормить! — говорят они сразу после «С новым счастьем!»

Каждое третье января мне приходит в голову разводить уток. У этих птиц всегда прекрасный аппетит. С ними любые подарки впрок.

Четвертого января, с самого утра, мы всей семьей строимся на кухне в шеренгу. Я вышибаю доску, подпирающую дверь холодильника. Там заперты одного только сырного салата три вида:

— фаршированный в помидоры;

— в виде нежных шариков;

— просто в миске.

В прочих мисках, пакетах и баночках дрожат рулет, студень, борщ, сельдь в шубе и пара таинственных закусок, неизвестно кем подаренных. Внимательно все обнюхав, дети говорят, что хотели бы рисовой лапши. Как раз лапши у нас нет.

Один британский еженедельник советует вообще не кормить детей, пока они не взвоют. Пустое. После месяца сплошных утренников они гадят чистым шоколадом и не помнят значения слова «аппетит».

Знакомый парикмахер Модрис говорит, именно новогодняя кулинария, а не черная планета Нибиру угрожает цивилизации. Сам он тощий, как ручка швабры. Пять лет назад, ровно под Новый год, от него ушла жена. И теперь даже майонез с булочками не может восстановить Модриса. Каждый год он загадывает ее возврат. Потом смешивает эликсир из текилы, портвейна и пива и с последним ударом часов превращается в тыкву. А жена не приходит.

Секрет сбычи Новогодних желаний прост. Всего одно слово — скромность. Я загадал ремонт в ванной — и нате, получил дом с тремя санузлами и Катей.

В этом месте Катя посмотрела, улыбнулась и ничего не сказала.

Бауска. 63

Или можем отмечать Новый год у знакомого эстонского барда. Он нас не приглашал, но и выгнать не сможет. Он носит ковбойскую шляпу и похож на Ричарда Гира, только здоровее. У него такие бицепсы, что обычный мужчина надевает при нем три свитера. Его зовут Сергей, он живет в прекрасном доме с видом на утро в бору и белочек. Там есть баня, камин, кухня с самоварками, самомойками и другие завлекалочки. Многие женщины хотели бы выбить из Сергея политическое убежище. Сейчас он женат, а до этого целых семь лет жил один. И в окрестных лесах не было ни женских засад, ни эскадронов летучих невест. Это и есть главная тайна Эстонии — почему за столько лет его дом ни разу не взяли приступом.

В путеводителе по Эстонии нет об этом ни слова, зато о какой-то башне Олафа — целых триста. Простая четырехгранная башня, построенная неизвестно кем, непонятно как. Прораба просили представиться, рассказать о технологии подъема тяжестей без подъемного крана. Зодчий ответил игриво, это все секрет.

— Ну что ж, секрет так секрет, — сказали эстонцы и пошли по домам. Строитель умер потом от разрыва сердца, настолько ранило его равнодушие общества к строительным секретам.

Приехали

Мы вернулись — и ничего. Никуда она не делась. Вечером поднялась к себе. Утром спустилась в гостиную, материальная, шутит, улыбается, пахнет каким-то диором.

Наши инфернальные друзья пропали. Не звонят. Должны были прилететь еще вчера. Сам я не планирую их беспокоить. Надеюсь, все друг друга забудут. А когда вспомнят, — поздно будет…

Зря надеялся. В обед, ненужный, как ангина, приперся Некрасов. Без звонка, без предупреждения. Плохой признак. Сказал:

— Ну, здравствуй, Севастьян. Ты понимаешь, зачем я пришел? — Взгляд его блуждал, на щеках алел румянец, похожий на псориаз. Несло от него бедой и перегаром.

— Пожалуйста, не делай глупостей. Мы обо все договоримся. Потом, — сказал я.

Он прошел в дом, уселся в кресло, нога на ногу.

— Привет, Катя.

— Привет, Леша.

Она снова резала салат. Он смотрел на нее с особенной тоской. Почти с отчаянием.

— Сколько? — спросил вдруг. Будто лошадь оценивал.

— Пять.

— Мало.

— Семь.

— Десять.

— Хорошо, десять.

Я бы заплатил больше. Отдал бы все. Ему, а лучше наемному душегубу. Лишь бы немедля и навсегда избавиться от этого прохиндея и всех, кто замешан в нашу историю. Я бы и сам удавил его. Но он уже здесь, а разбойничать при Кате нельзя. Она подумает ошибочно, что я жестокий. Я же сказки ей рассказывал три дня, как Андерсен. Нельзя имидж портить.

— Вы о чем? — спросила Катя.

— Алеша мне продает козу. За десять латов.

— О! Ты будешь разводить коз? — Катя обернулась, посмотрела на меня как на хорошего человека.

— Он уже разводит. Одну, но очень ценную, — сказал Некрасов.

— Хочу видеть эту козу, — пропела Катя. Сейчас он скажет, что очень просто, нужно лишь глянуть в зеркало.

— А что-то Раппопорт не звонит! — сказал я, пытаясь свернуть хоть куда.

— Раппопорт пьет. Его Лизон бросила. Мы прилетели вчера утром. Он ей дозвонился — и все. Пропал для общества. Купил в аэропорту литр водки и там же выдул. Надеялся умереть. Вот вам и стальные нервы психиатра. Я отвез его домой. Сегодня он лишь мычал в трубку. Похоже, готовится разводить коров. Козы ему не по зубам.

— Ужас! Бедный Кеша! — сказала Катя и покачала головой.

— Чего ж это он бедный? — спросил Некрасов.

— Ну… любил… а она ушла.

— Его, значит, жалко. А меня — нет. Понятно.