Сантименты

Но на эту «Виолу» глядит он, глядит, и рождается там, под медалью, то ли злость, то ли что, то ли боль, то ли стыд. Значит, жизнь. Значит, нас наебали.

Белофинская блядь, белозубая тварь, златовласая вражья подстилка!..

Ну, ты чо, лейтенант? Ну-ка дай, ну-ка вдарь!.. Сыр в лепешку. Разбилась бутылка.

Ах, ты глупый старпер! Ты чего учинил?

Ты совсем, что ли, батя, свихнулся?

Ты о ком пожалел? За кого это пил?

И на что это ты замахнулся?!

Вот такие, такие, такие, как ты,

Мандельштама и... Что же ты плачешь?

Что ж ты плачешь, отец? Ну забудь, ну прости... Что ж ты воешь с тоскою собачьей?

Посмотри же вокруг — все сбылось, все сбылось — мир, и счастье, и дом, и медали!

Ты для этого жил и служил — не тужил... Успокойся, ты сделал немало...

Но сидит он и плачет. А Сталин глядит.

Задом вертит Леонтьев с экрана...

Значит, жалость и стыд, значит, жалость и стыд, Только жалость да стыд полупьяный.

I

Вечер тихой песней догорает.

Луч последний золотит стекло. Покажи мне глупости, родная, чтобы стало на сердце светло.

Луч последний догорает, Люда.

Не вернуться, не взглянуть назад.

За стеною звякают посудой, про бригадный слушают подряд.

Милая, ведь скоро стукнет, стукнет кто-нибудь, а может, пронесет... Тянет луком и картошкой с кухни. Там хозяйка, у хозяйки кот.

Там, за Кольцевой, лежит Россия. Скоро, скоро мне идти туда.

Меж берез косые и бухие...

Скоро, Люда, скоро, без следа...

Скоро, скоро, но еще скорее, солнышко, раздену я тебя, чтобы душой запуганной светлея, трахаться, ликуя и скорбя.

Тихо-тихо, Люда, жалко-жалко на матрац мы ляжем нагишом, и любви богиня — Аморалка нас пуховым осенит хвостом.

И к соску сосок, моя ты радость,

и к пупку пупок, к виску висок, -

чтобы плыл матрац под сенью сада, чтоб под сенью струй блестел поток,

чтоб не все тонуло в фарисействе, чтобы нас никто не отыскал, чтобы эти мелкие злодейства хоть на полчаса Господь побрал!

Все темней, темнее над землею. Холодок бежит из-за дверей.

Ангел мой, чтоб жили мы с тобою, покажи мне глупости скорей.

II

Милый друг, наконец-то мы вместе!

Я хрустящую простынь стелю с бледной меткою М-210 И люблю я. А после курю.

Я люблю тебя снова и снова, жизнь моя, мне немало дано — с полдесятого до полвосьмого светлый пламень в душе и меж ног

Между тем за окном наступают легендарные 70 лет гласность воет, портвейн дорожает, зажигают на улицах свет.

Ни в какой стороне я не буду.

Я с тобой на родимом краю... Худо-бедно — а все-таки чудо.

Чаем с булкой тебя я пою.

Я пою тебя, шторы задернув, чтоб оттуда не смог кто-нибудь разглядеть своим взором упорным твою спину и левую грудь.

О жена моя! Русь моя! Зайка! Вечный бой здесь да вечный покой... Ладно, хватит, утрись, перестань-ка. Видишь — месяц стоит над рекой!

По аллеям старинного сада соловьи: соловьи до зари!

И белеет во тьме балюстрада, и в мансарде окошко горит!

И акации гроздья душисты!

Звезды светлые в душу глядят!

И таинственно шепчутся листья, о любви, о блаженстве твердят!

Чу! Далекая скрипка струнами вторит страстным шептаньям моим, ароматными машет ветвями у беседки заветной жасмин.

Чу! Не Шуберт ли? Точно не знаю... Шуберт, видимо. Видимо, он.

Я пою тебя, я призываю, звезды светлые светят меж крон.

В рощу лунную легкой стопою ты приди, друг единственный мой!

На скамейке над звездной рекою стан твой нежный сожму я рукой!

Соловьи, соловьи до рассвета!

Чу! Хозяйка ключами бренчит...

Мы притихли, но песня не спета, тихой сапой матрац доскрипит...

Кружева на головку... Чего ты?

Что смеешься?.. И вправду смешно... Трое суток до Нового года.

За окном тяжело и темно.

Мы простимся с тобой на пороге.

За порогом, как прежде, темно.

Ничего, ничего, ради Бога!

Все равно — нам немало дано!

III

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЬ КВАРТИРАНТА

Дхнул Борей во мраке нощи.

В льдяных ризах бледны рощи.

Мраз тепло похитить хощет.

Мещет искры снег.

Тише, тише. Спи, Милена, не кручинься, драгоценна, прелестьми твоми плененный я на ложе нег.

Спи, Милена, спи, драгая, не гляди сквозь слез, вздыхая.

Вся натура затихает.

Спи, дитя утех.

Нам заутра разлучаться.

Спи, Лилета, может статься, не встречаться ввек.

Судьбы нам велят расстаться.

Спи, сестрица нежных граций.

Ах, наш срок истек!

Млеко с розами на лике, игры, смехи, сладки миги, для чего красой толикой ты меня даришь?

Для чего очес блистанье, дивных персей трепетанье, если ясно нам заране — все мгновенье лишь?

О престань, престань, Лилета! Спи, лобзаньями согрета, люту грусть утишь!

Чу, сирена воет где-то.

Но уже ты спишь...

Два призрака одинаких — Смерть и Время, дщери Мрака, чрез окно вперили зраки прямо в нас с тобой!

О, коль страшен глас Эреба!

О, коль хладны своды неба!.. Преломляющего Хлебы я молю душой!

Преломляющего Хлебы я молю иного неба и земли иной!

Но уже скребет татарин В льдяных ризах тротуары.

Гимн по радио ударил за моей спиной.

Спишь, сопишь, моя Милена, одеялом облачена, членами со мной сплетена, ангел мой златой!

Лифт уже во тьме грохочет. На исходе этой ночи я смыкаю злые очи.

Хватит, Бог с тобой!

Полно плакать и бояться, лучше сладко лобызаться, нежной страсти предаваться станем вновь с тобой!

Хватит нам с тобою хлеба! Хватит ледяного неба!