Сапер

Ах ты ж, Петя, поназагадывал, слюни распустил! Вот тебе и свидание приключилось, как мечтал! Тьфу ты, цветочков бы еще нарвал!

К сортировке на полном ходу подлетела полуторка, за ней другая. Сопровождающий из первой машины выскочил, закричал:

— Готовьте, массовые ожоги, химия! Шевелитесь, там еще везут!

И закрутилось: начали освобождать место, сгружать с машин погорельцев. Я в стороне стоять не стал, куда там, в такой запарке любые свободные руки наперечет. А там… Уж пришлось мне и танкистов видеть, что в танке своем запеклись, и в траншеях после огнемета, но такого… Даже рассказывать не хочется…

На людях прямо куски выгорели, вот веришь, до кости! Не все живыми доехали, видать, там в спешке бросали всех подряд. А, может, не доехали, бедолаги. Сразу возле сортировки завоняло горелым мясом, тряпками, и над всем этим сверху – какая-то химия, противнючая, тошнотворная. Многие, что там помогали, так на ходу и блевали. А что сделаешь?

Медики сразу все бросились, кто одежду срезать, кто уколы колоть, кто раны чистить. Молча, будто кино смотришь, а звук выключили. Муторно даже смотреть, как они так с людьми управляются. Да уж, работка у них, не приведи господь.

Видел я и рыжую незнакомку свою. Узнала, кивнула коротко.

Но я про то и забыл почти сразу: приехала и третья машина с обожженными, пошел дальше помогать.

Как закончилось всё, я в сторонку отошел, руки помыть, умыться после такого. А там смотрю, сопровождающий стоит, мужику какому-то лысому в белом халате объясняет, что приключилось. Сержант из пехотинцев. Оказалось, весь этот ад случился в дивизии какого-то Мишанина. Я такого и не помню, сколько их, этих комдивов, за жизнь видел. Налетели на позиции юнкерсы, да полили щедро каким-то дерьмом вонючим. Вот куда эта дрянь попадала, там и горело. Не везде, правда, загоралось, но на кого много попало, тот полыхал страшно, и потушить быстро не получалось.

Сержант налился кровью, заругался:

— И ведь, твари, как подгадали: сразу после этого в атаку пошли. Прорвали наши порядки, начали утюжить танками, — он перевел дыхание и добавил: — Комиссар наш, Зарубин – как говорится, смертью храбрых. Встал с одним пистолетом, в атаку повел. Врукопашную с немчурой резались на правом фланге.

Больше сопровождающий уже ничего не видел, нашли вот три полуторки, побросали обгоревших как дрова, да помчались искать медсанбат.

* * *

Горячка на сортировке спала, народ закурил. А я всё крутился рядом. Дал знакомому санитару хлебнуть немецкого шнапса, поспрашивал. Незнакомку мою звали Вера Андреевна, тридцать один год, считай, угадал я с возрастом. В армии уже давно, суровая, не замужем, шашни ни с кем не крутит. Заместитель командира медсанбата.

Я разыскал Веру в дальней палатке, где она приводила в чувство двух девчат в белых халатах. Одна стояла, утирала слезы, вторая рыдала, сквозь всхлипы рассказывая, что так нельзя и что она не может такое видеть.

— Что, жалко себя стало? — Вера прервала истерику хлесткой пощечиной. — А ведь войны всего неделя прошла! Дальше хуже будет! Кто вместо тебя им поможет? Или ты скажешь, мол, подождите, мне поплакать надо? А?! А ну быстро подобрали сопли и по рабочим местам! Чтобы звука от вас не слышала! Бегом!

Девчонки пролетели мимо меня как ошпаренные, а Вера увидела меня, стоявшего возле выхода.

— Извини, лейтенант, не получится у нас сегодня ничего, — сказала она, вытирая руки полотенцем. — Сам видишь, что творится. К ночи мне их лечить нечем будет. Так что – потом как-нибудь.

— Уходить отсюда надо, срочно, — сказал я ей. Понятно, что не до свиданий, надо их всех отсюда уводить.

— Не до тебя, сказала же, — отмахнулась Вера.

— Немцы дивизию Мишанина смяли, — я довольно бесцеремонно схватил военврача за рукав, повернул к себе. За моей спиной ахнули, наверное, девчонки ушли недалеко, Вера покраснела. Я продолжил: — А они Броды с запада прикрывали. Если сегодня не уйдем – попадем в окружение. Да еще с ранеными, — я кивнул на одну из палаток, в которой разместили обожженных. Заглядывал я туда. Смотреть на них было страшно – распахнутые, невидящие глаза, безгубые рты…

Рыжая повернулась ко мне, оценивающе посмотрела: — Это точно?

Я кивнул:

— Сопровождающий рассказывал, с подробностями.

— Хорошо. Сам понимаешь, у меня тоже начальство есть. Пойдем. Как тебя хоть зовут?

— Петр Николаевич Соловьев. Шестьдесят пятый…

— Дальше не надо, лейтенант, мне хватит, — оборвала она меня.

Быстрым шагом мы дошли до штабной палатки. Тут на пеньке что-то быстро писал тот самый лысый мужик со шпалами военврача 1 ранга. Считай, подпол по-нашему.

— Аркадий Алексеевич, тут лейтенант настаивает на эвакуации, — сказала ему Вера, не дожидаясь, когда тот освободится.

Лысый коротко на меня глянул, и продолжил быстро писать.

— Видел вас сегодня, спасибо, что помогли на сортировке, — военврач убрал карандаш, сложил в уголок бумажку, убрал в нагрудный карман. — Вот, написал заявление. Если погибну – прошу считать меня коммунистом.

Подполковник и не в партии? Ну, бывает. У медиков и технарей часто и густо.