Сапфир

Три месяца назад он ужасался прикасаться к вживленному в тело металлу — чувствовал себя недо-роботом, ущербным и приговоренным к казни человеком. Одномоментно растерял радость от привычного: хождения на работу, траты времени на продумывание рулевых систем, больше не рисовал яхты. Забросил собственные традиции и ритуалы, не звонил старым друзьям, почти ни с кем не общался. Если пил, то редко и не по многу — чувствовал тошноту при мысли о том, что спускает последние отведенные дни в унитаз и страдает похмельем вместо того, чтобы любоваться тем, что вокруг.

А любоваться он научился. Сквозь тоску. Всякий раз, заказывая любимых лангустов или омаров, размышлял о том, что, возможно, пробует их вкус в последний раз. Пьет вино в последний раз, созерцает рассвет или закат в последний раз. Быть может, завтра он проснется и не захочет жить — и плевать, что счетчик еще тикает, что еще есть дни — неделя, две, три…

Марио любовался городом и сегодня. Розоватым в опускающемся солнце свечением улиц, умиротворенными лицами прохожих — в Ла-файе умиротворенными выглядели почти все — отдых как-никак. Слизывал с них улыбки, чужую радость, дышал не своим счастьем, примерял на себя чужие эмоции, временно пропитывался ими. И более ни к чему не привязывался. Безо всякого замедляющего время раствора вдруг ловил себя на мысли, что стоит и смотрит на качающиеся на ветру листья пальм, ловит краем глаза движение машин, пребывает здесь и нигде. Везде сразу.

Розетка отбирала жизнь. И учила ее же ценить. Более никого не осуждать, не ввязываться в споры, не тратить время на обиды — все слишком скоротечно, а вокруг столько прекрасного.

Лана позвонит. Может быть. А, может, и не позвонит. Он предложил ей слишком много или слишком мало — Марио не знал, не хотел об этом думать. О том, что если она не позвонит, ему придется выискать другие методы воздействия — уговаривать, умолять, доплачивать, давить. Давить не хотелось. Хотелось жить — еще чуть-чуть, еще немного. Хотелось расслабиться, научиться вновь дышать полной грудью, избавиться, наконец, от осевшей в сердце пылью тоски. Хотелось свободы.

В этот вечер он впервые поехал в безлюдную бухту и искупался. Долго сидел на берегу, обсыхал, специально не вытирал волосы — да и нечем, — чувствовал, как по шее стекают капли, слушал океан. Волны стихли, сделались покладистыми и стеснительно подкатывали к ногам. В оранжевом, похожем на стекло мокром песке, отражалось оранжевое небо. Оно горело, тлело, делалось все темнее над головой и у горизонта, полыхали разводами прощальные облака.

Домой он вернулся затемно. Уставший, но с надеждой. Ополоснулся, отмыл волосы от соли, долго стоял перед зеркалом в ванной — смотрел на так редко в последнее время обнажаемый торс. На ромбовидную и даже по-своему красивую витую «розетку» — кто-то однозначно наслаждался, создавая ее дизайн. «Розетка» походила на вплавленный в кожу амулет с тускло горящим посередине камнем — сейчас ониксом. Металлические края, орнамент на лепестках и по кругу, цепко держащие самоцвет, как на женских кольцах, коготки-лапки…

Интересно, думал Марио почти без интереса, если поставить в углубление сапфир, как именно она исчезнет? Придется ли искать Комиссию, чтобы удалили, или же растворится сама? Останется ли след? След бы его не напряг.

Спустя минуту Мо плеснул в лицо водой, почистил зубы и натянул майку. Вышел из ванной, погасил свет и проверил, что телефон у него с собой. Теперь он должен быть всегда с собой.

Глава 3

Ночь прошла в мытарствах.

Лана никогда не думала, что засыпать под шум волн совсем не просто — океан шипел, шуршал, пенился, облизывал в соседней бухте камни, разговаривал с сушей, не переставая. Не просто ш-ш-шур — прилив волны и ш-ш-шур — отлив волны, но монотонный — то тише, то громче — нескончаемый гул.

В половине второго она закрыла в спальне окна и включила кондиционер. Забралась под одеяло, попыталась уснуть — не тут-то было. Запахнулась, распахнулась, перевернулась на один бок, на другой — танцевали при свете костра сомнения мысли: а что, если подстава? Положим, кому-то нужен камень, и ей, Лане, совсем не случайно подлили в стакан с соком странный раствор. Что, если ее выбрали для исполнения грязной работы, а после и все шишки падут на нее? Удобно. Пришел, пожаловался, что ампулу упустил, сообщил, что теперь только она — незнакомая девчонка — может выручить из беды. Пообещал денег, а та и купилась…

Еще не купилась.

Мысли выбивали гимн в тревожный бубен; ночь длилась и длилась. До половины третьего неслись даже сквозь закрытые окна танцевальные ритмы с близлежащей дискотеки — изменит направление ветер, и отчетливое «бам-бам-бам» слышится сквозь пластиковые ставни. Повернет в другую сторону, и останется лишь шуршание прибоя за окном. Бродили по пляжу выпившие компании — смеялись, иногда поругивались; бренчала гитара.

Уснуть Лана сумела лишь в половине пятого утра.