Сапфирная роза

— Друзья мои! — обратился к солдатам Бевьер мягким, но настойчивым тоном, — только что вы были свидетелями поистине печального происшествия. Солдат церкви отказался выполнять волю нашей матери-церкви! Так соединим же наши голоса в молитве Всепрощающему Господу. Помолимся о прощении этого несчастного заблудшего! Да отпустится ему его грех! На колени! На колени все и молитесь! — Бевьер увлекшись своей проповедью взмахнул топором, забрызгав кровью нескольких ближайших солдат.

Сначала несколько солдат робко опустились на колени, потом к ним присоединились другие, и еще, и еще, пока все одетые в красное люди не оказались коленопреклоненными.

— О Боже! — воскликнул Бевьер. — Молим тебя принять душу нашего дорогого брата, столь внезапно покинувшего нас, и отпустить грехи его, хоть и умер он без покаяния. — Он оглянулся вокруг. — Молитесь же, друзья мои, — повелительно воскликнул Сириник. — Молитесь не только за вашего капитана, но и за себя, иначе коварный враг рода человеческого вложит грех и в ваши души. Смиритесь духом и берегите вашу чистоту, иначе — вы разделите судьбу вашего капитана! — с этими словами Бевьер двинул коня шагом, осторожно пробираясь меж коленопреклоненных солдат, одной рукой раздавая благословения, а другой — по-прежнему держа наготове свой боевой топор.

— Видишь, я же говорил тебе, он — добрый малый, — сказал Улэф Тиниену, когда все двинулись вслед за просветленно улыбающимся Бевьером.

— Я ни минуты не сомневался в этом, мой друг, — ответил Тиниен.

— Лорд Абриэль, — обратился к магистру Долмант, когда они проезжали сквозь толпу молящихся солдат, у многих из которых даже выступили на глазах слезы, — беседовали ли вы когда-нибудь с сэром Бевьером о сущности нашей веры? Мне кажется, что я в его речи обнаружил некоторые расхождения с учением святой церкви.

— Я расспрошу его более внимательно, ваша светлость. Как только представится такая возможность.

— В спешке нет необходимости, милорд, — милостиво улыбнулся патриарх. — Я не чувствую, чтобы его душа была в большой опасности. Однако это ужасное оружие в его руке…

— Да, ваша светлость, — согласился Абриэль, — оно действительно ужасает.

Весть о внезапной кончине упрямого капитана быстро разнеслась у врат Базилики никто не попытался помешать войти туда рыцарям Храма, да и вообще людей в красном вокруг было не видать. Тяжело вооруженные рыцари спешились, огласив двор лязгом железа, встали колонной и последовали за патриархами и магистрами в огромный передний неф храма. Бряцая доспехами, все преклонили колена перед алтарем. Затем, поднявшись, они свернули в освещенный свечами коридор и прошли к Палате Совещаний Курии.

Двери ее охраняли люди из личной гвардии Архипрелата. Это были неподкупные люди, всю свою жизнь посвятившие служению в Базилике и преданные ей до мозга костей. Обычно немногочисленные охранники Архипрелата, в силу обстоятельств своей службы, были большими знатоками церковного закона, зачастую большими, чем люди, заседающие в охраняемой ими палате. Они незамедлительно признали высокий духовный сан магистров Воинствующих орденов, однако чтобы убедить их пропустить остальных рыцарей потребовалось много больше времени. Но патриарх Эмбан, тоже проявив немалые познания в законе и предании, объяснил им, что любой служитель церкви несомненно должен быть пропущен на заседание Курии в случае, если он явился по приглашению любого из патриархов. Гвардейцы согласились с этим утверждением. Рыцари же храма, несомненно, являются служителями церкви, продолжал Эмбан. Немного еще помявшись, стражники все же согласились и с этим утверждением и выразили свое согласие, церемонным жестом распахнув огромные двери в Совещательную Палату. Спархок заметил на их лицах улыбки. Конечно, они были неподкупны и во всех спорах в Курии никогда не принимали ничьей стороны, однако же собственное мнение все же имели.

Палата Совещаний была так же огромна, как и любой другой тронный зал, у противоположной входу стены на возвышении стоял массивный, богато украшенный орнаментами золотой трон, осененный пурпуровым балдахином; остальное пространство, оставляя незаполненными проход от дверей и обширную площадь посреди зала, занимали возвышающиеся ярусами скамьи с высокими резными спинками. Первые четыре яруса, предназначенные для патриархов, были задрапированы малиновыми тканями. Над ними, отделенные от нижних толстыми пурпурными бархатными шнурами, находились скамьи попроще — для непатриархов, допущенных на заседания Курии. На кафедре, расположенной у подножия тронного постамента, стоял патриарх Макова из Кумби в Арсиуме и монотонно читал какую-то напыщенную речь, полную невразумительных духовных наставлений. Макова, худой, с рябым лицом человек, оборвал речь и раздраженно уставился на входящих в Совещательную палату патриархов Демоса и Укеры, сопровождаемых немалым количеством Рыцарей Храма и всеми четырьмя магистрами Воинствующих орденов.

— Что все это значит? — оскорбленно воскликнул он.