Сапфировая королева

Валевский, подложив ладонь под щеку, дремал, когда лязгнула дверь. Приоткрыв глаза, он увидел на пороге силуэт в светлом платье и недовольно отвернулся.

– Я чувствую себя так, будто уже на каторге, – объявил арестант, капризно выпятив нижнюю губу. – А между тем меня только завтра должны увозить… Ну что еще?

Амалия подошла совсем близко, и Валевский увидел, что баронесса улыбается.

– Леон, – неожиданно сказала она, – не хотите рассказать мне, каким образом вы украли парюру?

Валевский приоткрыл глаза, заворочался на жесткой постели, проворчал:

– Я уже говорил вам: я ее не брал.

– А у меня другие сведения, – возразила Амалия. – Кроме того, просто варварство – так портить диадему, чтобы впихнуть ее в чемодан. Ну? Так вы ничего не хотите мне рассказать? Вы отдали драгоценности одной особе… отдали просто так, потому что вам стало ее жаль или по другой причине… Но себе вы должны были оставить хоть что-то на память о столь замечательном деле. Что именно, Леон? Ожерелье? И что с ним потом стало?

Валевский сощурился и стал тереть кулаками глаза. И откуда баронессе удалось узнать, что он в самом деле оставил себе ожерелье, но потом, когда его схватили Пятируков и граф и поволокли к королю дна, изловчился по дороге незаметно выбросить драгоценность в кусты? Само собой, это было не слишком дальновидно, но если бы ожерелье нашли при Леоне, ему бы грозила неминуемая смерть…

А потом ожерелье нашла собака и принесла своему хозяину, следователю Половникову, который разработал целый план, как с помощью безделушки избавиться от надоевшей жены и ее любовника. А потом… потом произошло еще много всяких интересных событий.

– Я хочу спать, – буркнул Валевский.

Амалия поглядела на него, покачала головой и скользнула к двери.

– Кстати, я понятия не имею, о чем вы говорите, – сказал Леон ей вслед. После чего отвернулся к стене и преспокойно заснул.

Назавтра баронесса Корф, столь удачно исполнившая данные ей поручения (как истинное, так и мнимое), отбывала из города. Вновь вокзал был украшен гирляндами цветов, и маэстро Бертуччи, сидя на белой лошади, поправлял рукава, чтобы дать сигнал к началу «Пребраженского марша».

Для баронессы, уезжавшей со своей горничной и хорошим знакомым господином Рубинштейном, был подан особый вагон. В то же самое время с дальних путей вокзала готовился отбыть другой поезд – с решетками на вагонах. В одном из таких вагонов сидел Леон Валевский и, хмурясь, глядел сквозь зарешеченное окно на пути.

– Слышь, поляк, – сказал конвоир, заглядывая к нему, – к тебе дама.

У Леона было скверное предчувствие, что он знает, кем именно является посетительница, тем более что только одна особа в городе могла выговорить себе право навестить узника перед его отправкой в Варшавскую цитадель. И в самом деле, вскоре рядом с ним стояла Амалия Корф.

– А вы хорошо выглядите, – заметила баронесса. – Почти все порезы зажили.

– Неужели вас интересует, как я выгляжу? – осведомился Валевский с намеком на сарказм в голосе.

– Скорее ваш внешний вид должен интересовать вас, – парировала Амалия. – Воображаю, что будет твориться, когда вас привезут в Варшаву! Все репортеры выбегут вас встречать, и может быть, им даже разрешат сделать снимки. Так что в ваших же интересах хорошо выглядеть, Леон!

– Не называйте меня «Леон», – попросил Валевский, сверкнув глазами. – Каждый раз, когда вы произносите мое имя, у меня в груди что-то переворачивается, и я начинаю опасаться за свое здоровье.

И молодой человек надулся, услышав веселый смех собеседницы.

– Ну ладно, пан Валевский, – заговорила Амалия по-польски, протягивая ему коробку. – Держите! Это вам на прощание от месье Андре. Так сказать, чтобы подсластить вашу горькую участь.

Валевский открыл коробку и увидел в ней дюжину эклеров – тех самых эклеров, которые делал для него шеф-повар «Европейской». Конвоир, который до той поры смирно стоял в дверях, встревожился.

– Простите, сударыня, – забурчал он, – но запрещено передавать арестантам еду… Запрещено! Мало ли что там окажется…

– О, не беспокойтесь, сударь, – ответила Амалия, смеясь. – Само собой, в самом большом эклере спрятаны отличные напильники, чтобы облегчить узнику бегство… – Вдруг баронесса оборвала смех и, строго поглядев на конвоира, заговорила уже другим, холодным тоном: – Вы что? Не знаете, что ли, с кем говорите? Стыдитесь! Ваши предположения вовсе не делают вам чести…

Струхнувший конвоир зачем-то отдал честь, запер дверь камеры на колесах и проводил даму наружу, где ее уже ждал вице-губернатор Красовский.

– Его императорское величество приезжает через неделю, – сообщила ему Амалия. – Полагаю, мне не стоит давать вам указания, как именно следует его встречать. Однако рекомендую вам воздержаться от упоминаний об арестах в университете, равно как о том, что я здесь делала. Визит должен пройти как обычно, и ничто не должно его омрачить.

Красовский заверил баронессу, что сделает все от него зависящее, дабы его императорское величество чувствовал себя в О. как дома.