Сапфировый альбатрос

«А в вечер нашей последней встречи (с Николаем) случилось непоправимое… случилось то, что навсегда надломило нашу жизнь с Михаилом… подорвало его веру в меня и в мою любовь к нему… что стало трагедией всей моей последующей жизни… Забывшись в тот последний вечер, я сделала непоправимую ошибку… Я не могла отказать в близости любимому, думая, что теряю его навсегда, что навсегда расстаюсь с ним…

А Михаил… Михаил был за стеной. И он все понял…

Когда Николай ушел, какой мучительный, какой тяжелый разговор с Михаилом пришлось мне вынести. Я знаю — в этом, в последнем — я была неправа перед ним, я не пощадила его гордости, его мужского самолюбия — в его доме, почти на глазах я отдалась другому!..

Это было нехорошо, я не имела права так забыться… Но что же делать — это было сильнее меня…

Но во всем остальном я права. Во всей своей жизни — права!

Я всегда хотела от Михаила одного — любви… Он ее мне не давал… Никогда не давал…

И вот, когда, проводив Николая и Шуру в передней, я зашла к Михаилу, как я помню его саркастическую усмешку и его злые, но справедливые упреки… Что я могла ответить?

„Ты любишь его?“ — говорил Михаил…

Что могла я ответить?

„Не знаю, ничего не знаю… И он уезжает… уезжает надолго, может быть — навсегда… О какой любви можно говорить за 2000 километров? Все пройдет, все забудется… А сегодня — жалость у меня к нему была, и не могла отказать… за его любовь, за 4 года его любви“.

Так говорила я…

И действительно — разве я что-нибудь знала тогда?

Все было так страшно сложно, так неразрешимо!»

Но нет таких горгиевых узлов, которых не могли бы разрубить большевики. Когда в 37-м «варвара», я извиняюсь, загребли на пару с женой и, кажется, даже поставили к стенке без права переписки, так Мишель не возразил забрать в семью ихнего отпрыска. Тогда же органы взяли на пару с женой и брата Веры Владимировны, но это в мировом масштабе уже мелочи жизни.

«В общем, жизнь пошла по старому руслу, и снова была близость с Михаилом…»

Но близость близостью, а Мишель после того прискорбного эпизода «часто поднимал мучительные разговоры». А где-то за квартал до злодейского убийства товарища Кирова «он говорил, что не может и не хочет жить с женщиной, которая любит другого, что он не такой маленький и ничтожный человек, чтобы пойти на это, что он не согласен делить свою жену с „хамом“, что тут классовая гордость: он — „римлянин“, а тот — „варвар“».

Теперь уже сам Мишель записался в римлянина следом за Красным Звонарем.

Впрочем, на этой пышной высоте он не стал чересчур долго засиживаться. Что Веру Владимировну до какой-то некоторой степени даже огорчило — он-де не понимает той боли, которую ощущала она, говорит уже иронически и спокойно: «Чего ж расстраиваться? Шесть дней уже прошло…»

Но Вера Владимировна все равно старалась отмыть с себя позорное пятно: «Михаилу, пожалуй, не в чем было меня упрекнуть — я делала для него все, что ему было нужно: убирала его комнату, делала для него покупки, ходила по его делам — например, заказывала железнодорожный билет в Коктебель, ходила в Горком за путевкой. И конечно, печатала ему…»

А как-то по случаю проговорила с ним до пяти часов утра.