Сапфо

Так говорит вам Носсида: кто не был любим Афродитой,

                 Тот не видал никогда цвета божественных роз.

(Носсида. Палатинская антология. V. 170)

Автоэпитафия

Если ты к песнями славной плывешь Митилене, о путник,

                 Чая зажечься огнем сладостной музы Сапфо,

Молви, что музам приятна была и рожденная в Локрах,

                 Имя которой, узнай, было Носсида. Иди!

(Носсида. Палатинская антология. VII. 718)

Мы постарались сделать эту маленькую подборку (а большой она и не могла быть — ведь ни Анита, ни Носсида отнюдь не являются героинями нашей книги) репрезентативной, то есть относительно адекватно отражающей тематику творчества обеих поэтесс, излюбленные ими мотивы. И, наверное, каждому бросятся в глаза некоторые различия.

Так, легко заметить, что у Аниты любовная тема не занимает большого места. Собственно говоря, в ее сохранившихся стихотворениях^[177] эта тема вообще не упоминается. И даже Афродита, фигурирующая в одной из эпиграмм, воспринимается не как богиня любовной страсти, а как покровительница моряков, усмирительница морских бурь.

Интересно, что подобный образ мы встречали и у Сапфо — в том (уже знакомом нам) произведении, в котором она молит о благополучном возвращении из Египта ее брата Харакса. Кратко разбирая этот памятник, мы тогда предположили, что великая митиленянка обращалась к Афродите, поскольку, будучи певицей любви, ощущала себя находящейся как бы под ее, именно ее опекой. Но вот Аниту певицей любви никак нельзя назвать, а тем не менее перед нами похожий мотив. Можно ли предположить здесь влияние более ранней поэтессы на более позднюю? Думается, что да.

Но в целом Аниту все-таки трудно назвать идущей по стопам Сапфо. Обратим внимание на эпиграмму «Эпитафия кузнечику и цикаде». Это ведь в общем-то юмористическое стихотворение, пародия на столь популярные у эллинов эпитафии — надгробные надписи.

Эпитафия была одним из главных подвидов жанра эпиграммы. Может быть, даже просто главным. Ставя памятники на могилах близких, эллины предпочитали высекать на них не просто некую сухую информацию (скажем, «такая-то, дочь такого-то, жена такого-то. Прощай!»), но и снабжать ее стихотворением, чаще небольшим (две или четыре строчки), реже — более пространным. И по сей день археологи по всему Средиземноморью и Причерноморью, ведя раскопки античных поселений и соседствовавших с ним кладбищ, регулярно находят надгробия со стихотворными эпитафиями, так что корпус имеющейся в нашем распоряжении древнегреческой поэзии постоянно пополняется.

Разумеется, на ниве сочинения эпитафий подвизалось и множество посредственных авторов, а то и просто дилетантов, чьи вирши не представляют художественной ценности. Тем не менее писали стихи такого рода и талантливые представители эллинской литературы. Случалось, что поэт даже писал при жизни собственную «автоэпитафию» — чтобы потом, после кончины, ее выбили на его надгробном памятнике. Видимо, поступали так потому, что не хотели доверить столь ответственное дело другим: а то вдруг еще «напортачат», сотворят бездарную надпись, а под ней лежать и лежать… Человеку с тонким литературным вкусом (а писатель по определению является таковым) такая перспектива должна была представляться болезненной.

Буквально только что нам встретилась «автоэпитафия», принадлежащая Носсиде. Но даже и такой гигант, как Эсхил, афинский драматург V века до н. э., поступил не иначе.

Евфорионова сына Эсхила Афинского кости

                 Кроет собою земля Гелы, богатой зерном;

Мужество помнят его Марафонская роща и племя

                 Длинноволосых мидян, в битве узнавших его.

(Эсхил. Палатинская антология. II. 17)

Это он сам написал о себе. И, кстати, обратим внимание на удивительную вещь, которая приводила и приводит в замешательство специалистов: в эпитафии себе самому Эсхил в качестве главного дела жизни указал не свои великие трагедии, заложившие основу европейского театра, а свое участие в Марафонской битве с персами («мидянами», как они тут названы).

А теперь всмотримся (или вчитаемся, так сказать) в соответствующее стихотворение Аниты и вообразим себе ситуацию, которую оно подразумевает. Эпитафия будто бы написана на «памятнике», который девочка Миро поставила над «могилой» внезапно умерших кузнечика (акриды) и цикады, своих «домашних животных». Видите, даже выражение «домашние животные» приходится здесь поставить в кавычках. Еще можно представить себе погребение, скажем, любимой кошки (и автору знакомы такие случаи), но надгробная надпись насекомым?! Поневоле улыбнешься. Несомненно, именно на такой эффект и рассчитывала поэтесса.