Сапожок Пелесоны

Стенки саквояжа шевельнулись сильнее, слегка покачнулись коробки, стоявшие напротив нас. Я догадался, что кто-то поднял сумку и несет ее, чтобы вручить виконту Маргу, как утешительный приз. О, этот глупый «кто-то» и не подозревает, что в тайных глубинах этого «приза» имеется все, о чем только мечтает Аракос, и даже чуточку больше!

– «Троянский конь», – повторил я, – они принесут нашу сумочку в свое копательское логово, не думая, что здесь находимся мы. А мы вылезем в один прекрасный момент и…

– Что «и»? Скажем: «Здрасьте, а вот и мы!»? И что будет, если мы вылезем в момент НЕ прекрасный? – голос Элсирики звучал тихим зловещим эхо. – Нас убьют на месте самым жестоким образом. И даже если нам повезет, ты понимаешь, что из их «копательского логова» мы можем не выбраться. По крайней мере, я уверенна, что это будет сделать очень нелегко.

– Анька, не надо о плохом. Зачем ты выдумываешь сложности, которые еще не состоялись? Хочешь пиво? Чипсы, шоколадку? – предложил я. – А хочешь, налью коньячка для храбрости?

– Нет, – Элсирика замотала головой. Встала и сделала шажок к противоположной стенке, разглядывая огромную, мерцающую голубоватым отблеском руну. – Та, которая из университетской лаборатории? – писательница потянулась, чтобы потрогать руну пальцами и будто почувствовала слабый электрический удар.

– Ага, одна из тех экспериментальных. Именно эта уменьшает вес всего, что в сфере ее действия. А эта вот, – я указал на серебристый знак, видневшийся за рулончиком с палаткой, – эта как раз и делает пространственный выверт, благодаря которому сюда так много помещается. Остальные руны в другом секретном отделении.

Но Элсирику, похоже, руны больше не интересовали, она смотрела на свои одежды, раскиданные по дну отделения.

– Какое безобразие, Булатов! Мне и в страшном сне не могло привидеться, что я буду топтаться в грязной обуви по собственным платьям, – с возмущением прошептала она. – Все благодаря тебе! Неужели, трудно было устроить мои вещи вместе с сундуком?

В этот момент верх сумки снова шевельнулся, и послышались голоса. В одних звучало недоумение, в других сердитые нотки. Мне показалось, что голос, полный недовольства, принадлежал виконту Аракосу. Затем наше убежище несильно содрогнулось и начало мерно покачиваться, словно корабль при слабом волнении. Я догадался, что сумку устроили в повозке. Теперь нас везли, скорее всего, в Илоргу.

Рябинина тоже догадалась, что мы едем конным экипажем, и шепотом спросила:

– Почему качает так плавно, будто нас везут не на трясущейся повозке, а на лодке?

– Это тоже свойства рунного пространства. Не знаю, как оно точно работает, но даже в случаях, когда с сумкой обращаешься очень неаккуратно, швыряешь ее, бросаешь на пол, у меня здесь ничего не переворачивается. До сих пор ни одна бутылка из ящика не вылетела.

– Чудеса, честное слово, – признала Элсирика. – И я себя так легко чувствую, будто мое тело из чистого эфира.

Она расставила руки и слегка подпрыгнула. Крошечного толчка хватило, чтобы госпожа писательница перенеслась ко мне. Я подхватил ее прямо налету и усадил к себе на колени. Все-таки это порванное платье и это манящее тело, едва скрытое обрывками ткани, невероятно возбуждали меня. Я повернул госпожу писательницу к себе и начал целовать ее сначала в губы, потом ниже, опускаясь по шее к груди, которую уже освобождали из плена одежд мои пальцы.

– Булатов! – задыхаясь от борьбы со мной, прошептала Анька – голос, похожий на шелест серебряных нитей, превратился в эхо.

Я несильно стиснул ее грудь и погладил затвердевший сосок.

– Ну что за наглость, – простонала Анна Васильевна, выгибаясь, разбрасывая по моему лицу золотисто-рыжие волосы.

– А не наглость было закрыть у меня вчера перед носом дверь? – моя ладонь скользнула по животу госпожи писательницы, чувствуя, как сладостно вздрагивает ее гладкая кожа. – Оставить меня одного мучиться на диване, это не наглость?

Похоже, Элсирике нечего было возразить, она лишь горячо и часто дышала возле моего уха и слабо сопротивлялась, когда мои пальцы исследовали тайные изгибы ее тела – тела такого влекущего, волшебного в тусклом свете фонарика и магическом мерцании рун. Очень быстро мое возмущение этой нагой красотой достигло предела, и я поднял обрывки ее юбочки. Мои пальцы заскользили по влажной складке.

– Тебе это дорого обойдется, Булатов, – простонала Рябинина.

– Во сколько? – поинтересовался я, шевельнув пальцами так глубоко и нежно, что по телу писательницы прошла дрожь. – Впрочем, у меня все равно нет денег, – вспомнил я и рывком спустил с нее трусики.

Очнулись мы где-то в ворохе платьев, медленно остывая от владевшего нами жара. Чуть отдышавшись, я потянулся, вытащил бутылочку пепси из ящика и свинтил пробку.