Сапожок Пелесоны

– Пора, – решил я, зевнув. – Нужно делать отсюда ноги.

Быстренько застегнув саквояж и схватив посох, я направился к выходу.

Узенький коридор, покрытый блеклыми росписями, я одолел почти бегом. Только под конец ноги стали ватными, на последнем участке, изгибавшемся к ритуальному залу, я едва передвигал их. Вдобавок мне пришлось бороться с веками, опускавшимися на глаза словно железные шторки. Хор женских голосов, двигавшихся на меня, дал еще одну каплю бодрости. Я догадался, что с юго-западной части святилища ко мне приближается воинство непорочных девиц, настроенных очень серьезно. Как сумел, ускорил шаги, и выйдя в зал, едва не столкнулся с самой Фелосеей, сопровождаемой шумной свитой.

Не знаю, как они сразу не заметили меня: может, жрицы были слишком потрясены произошедшим в комнате пречистой ручницы и, спеша к ней, не видели ничего вокруг, а может, кто-то из богов укрыл меня от их горящих гневом взглядов. Избегая встречи с илийками, я шмыгнул за трон Юнии, и затаился там, прикрывшись сумкой. Служительницы храма, сотрясая воздух разъяренными возгласами, прошествовали мимо, а я обессилено прислонил голову и закрыл уже ничего не видящие глаза.

– О, мой сладкий Блатомир!… – прилетел откуда-то тихий голосок. – Раздевай меня, раздевай…

Наверное, это Шельда разговаривала во сне. И я, слабо зевнув, стремился присоединиться к ней, только неожиданно в мой сон вмешался другой голос, негромкий, но крайне нахальный:

– Блатомир, дурень ты набитый! Немедленно вставай и выбирайся из храма!

– Ага, щас… – зевнув, отозвался я. – Посплю минутку…

– Шевелись давай! Иначе следующий твой сон будет вечным! Непорочные тебя на куски порвут! – похоже, этот голос принадлежал моему засыпающему разуму.

– О, мать грешная… – я зашевелился, поскольку совсем не хотел быть разорванным на куски.

Приподнялся и, не удержавшись на ногах, стукнулся лбом о постамент трона. Удар получился неожиданно сильным, словно сама Юния подтолкнула меня коленом под зад. Искры брызнули из глаз, и голову пронзило болью до самого затылка. Это неприятное событие на минутку развеяло сон, я подхватил сумку, посох и осторожно выглянул из-за трона с гигантской статуей.

Зал был пуст, если не считать двух жриц и послушницы в короткой белой тунике, стоявших спиной ко мне возле осветительной чаши. Я бесшумно вышел из укрытия и направился к выходу, пылавшему полосой солнечного света. Не знаю, заметили меня жрицы или нет (за спиной я слышал чей-то изумленный возглас), но я благополучно вышел из храма, остановился под портиком, трогая пылавшую от боли шишку на лбу и щурясь от ослепительного солнца. Ноги снова не слушались, голова шумела, шла кругом, и глаза закрывались сами собой. Собрав остатки воли, я сделал еще несколько шагов, добрался до лестницы и решил, что дальше не пойду. Не пойду ни за что на свете. Пусть меня обвиняют во всех земных грехах, рвут на части, режут серебряными кинжалами, но я сяду здесь и немного посплю.

Опустившись на ступеньки, я еще успел увидеть одним открытым глазом стайку молодых послушниц, шагавших через площадь к фонтану; девицу с длинными распущенными волосами у клумбы, приветливо махнувшую рукой.

– Привет, – отозвался я, и веко темной шторкой упало на глаз.

5

Поспал я, по всей видимости, не долго – не больше минуты. Опять в мои уши влетел бесцеремонный и сердитый голос:

– Булатов, сволочь такая! Что ты здесь уселся?!

– Отвали, – промычал я. – Спать сильно хочу…

– Ты вообще офигел что ли?! Спать он хочет! – передразнил меня тот же сердитый голосок, и я даже сквозь сон заподозрил, что принадлежит он госпоже Рябининой.

Тут же чья-то неласковая рука дернула меня за подбородок – голова откинулась назад, веки приподнялись, и я сквозь розовый туман узрел Анну Васильевну.

– Уйди, чудовище, – простонал я. – Видишь же – сплю я.

– Это я-то чудовище?! – на этот раз неласковая рука дернула мои волосы, и я окончательно вывалился из сна.

– Анька, – произнес я, поднимаясь на слабых ногах. – Нужно бы бежать отсюда, иначе я за наше здоровье не ручаюсь.

– Что ты там натворил? – великая кенесийская писательница, придерживая меня за воротник, покосилась на двери храма. – Говори скорее, Булатов. Ну-ка прекрати зевать и быстрее исповедуйся!

Она еще раз тряхнула меня за подбородок.

– Ничего особенного не натворил, – отозвался я, опасаясь, что мне предстоят утомительные объяснения. – Раздел только пречистую ручницу. Но я не виноват – сама напросилась.

– Ты раздел храмовую деву?! – изобразив на лице ужас, писательница отступила от меня на шаг. – Изнасиловать хотел?

– Не – она меня хотела. Шампанского с клофелином напилась и это… А может от шоколада ее растащило. Но я ей не дался.

– Ну и скотина ты, Игореша… – сквозь зубы процедила Элсирика. – Я знала, что тебя нельзя пускать одного! Открой глаза и смотри на меня!

Я глаза открыл и увидел, что мы уже не одни: у нижних ступеней собралось с десяток юных послушниц.

– Еще реликвию у них спер. И по ошибке сам выпил клофелина, – быстро пояснил я, услышав нарастающий гомон голосов в храме. – Сейчас что-то будет. Тикаем.