Сара

— Что? Да черта с два! — Она ударила по рулю. — Помнишь звонок по телефону, несколько часов назад? — Я закивал, не в силах остановиться. — Ну так вот — это был звонок с того света — потому что они умерли. Все твои опекуны, приемные родители, — они мертвы на все сто процентов. — Она снова ободрительно потрепала меня по затылку. — Полицейские их прикончили. Они приехали на их квартиру за тобой и всех перестреляли… поэтому нам пришлось уехать так срочно. Так что, если где увидишь полицейского или соцработника, — лучше с ними не заговаривать, понял? А то нас… — и она выразительно чиркнула пальцем по горлу. — Чики-брыки, понял?

Я в ужасе вжался в кресло, чувствуя как загорелись свежим огнем все мои ссадины. Я стискивал себя, охватив руками: я уже чувствовал, как начинаю вылазить из кожи.

— Что с тобой?

И я прокричал сквозь оглушительный шум в голове:

— Я… прячусь! — и увидел как пронзительно чистые холодные стержни солнечных лучей вонзились в мою плоть.

Тонкая ниточка молнии просверкнула в огромном черном небе. Я сидел на груде одеял, не сводя глаз с большой стеклянной двери. Стоянка возле бара была забита грузовиками-пикапами. Дождя не было, но отдаленные грозовые раскаты врывались в стрекот кузнечиков и шум из музыкального автомата.

Помню, как подбегал к их кровати: она устраивала шалашик из одеяла, а я забирался к ним — переползал по ней, теплой и мягкой, точно тесто, проваливаясь в пространство меж ними обоими, и гром гремел откуда-то сверху. Мои опекуны, чертовы опекуны, как Сара их называла.

Стеклянная дверь распахнулась, и мужчина в ковбойской шляпе на заплетающихся ногах, навалившись на маленькую желтушную женщину, выбрел на придорожную грязь перед клубом.

— Где эта чертова тачка? — заорал он, отталкивая спутницу в сторону, и зашатался, теряя равновесие.

Я снова смотрю на дверь. Сара затпла туда, как она сказала, в туалет. Уже заметно смеркалось.

— Ни с места, — предупредила она, и я за все это время ни разу не шелохнулся. Только смотрел на дверь, выжидая ее и попутно высматривая на дороге полицейских.

— Смотри, не показывайся никому на глаза — и прячься, если что.

Полицейские уже чуть было не засекли меня. Тогда мы остановились на обочине, и я заснул на заднем сиденье, а она впереди, откинув спинку кресла.

— Мадам, с вами все в порядке?

Она встрепенулась. Луч фонаря скользнул по одеялу. Я затаил дыхание — словно нырнул в глубокое озеро.

— Все в порядке, сэр, все в полном порядке.

— Прошу прощения, вынужден предупредить — стоянки на обочине воспрещены, и в машине отдых не рекомендуется. Может, вам нужна помощь, мадам? — Голос у него был вкрадчиво-услужлив, точно у мальчишек, прибегавших стричь газон перед домом «этих чертовых опекунов».

— Нет, нет, я просто остановилась по пути во Флориду… — Она побренчала ключами в зажигании.

— Мадам, впереди есть недорогой мотель…

— О, благодарю вас. Надеюсь, я его не пропущу. — Машина тронулась с места. — Спасибо, благодарю вас, сэр.

— Счастливого пути, мэм. Желаю благополучной поездки.

Автомобиль выехал на дорогу.

— Все в порядке, — махнула она рукой на прощанье, пробормотав сквозь зубы: — Скотина!

— Не спишь? — дернула она меня. — Я не сплю, и тебе нечего разлеживаться, — заявила она, стягивая одеяло.

Я осторожно поднял голову.

— Молодец, что не стал высовываться, а то бы они быстро тебя сцапали.

Дверца машины открылась, и я встрепенулся от громкого хохота.

— Что, не можешь подождать, пока доберемся?

— Такой расчудесный цветочек, как ты, надо поливать вовремя, а то завянет.

Я так и замер на заднем сиденье.

Когда они расселись, я чуть поднял голову. На водительском месте, где должна была сидеть она, торчала широкая ковбойская шляпа. В салоне разило привычным запахом дыма и пива.

— До тебя не так просто было добраться.

— Они как зайцы разбежались, когда ты купил мне «Джека»[1] и имбирное пиво.

— Еще бы, — хмыкнул он.

Темнота несущейся перед нами дороги затопила машину.

— Дай-ка заглянуть сюда, девонька.

— Для того ты и здесь.

Под их смех я заснул.

Дверной звонок на маленьком сером домишке засиял оранжевым маячком, точно глаз тыквы, с зажженной свечой внутри на подоконнике в Хэллоуин. В ответ раздался надрывно писклявый звонок.

— Проклятье, — громыхнул мужской голос за дверью.

Сверчки оборвали свою песнь, стоило мне выбраться из машины, но тут же, словно не видя с моей стороны никакой угрозы, подхватили еще громче. Я подошел к двери и позвонил еще раз.

— Кто там шастает! — рявкнул он без вопросительных интонаций.

— Я, — шепнул я, не совсем уверенно. Она ведь запретила называть свое имя.

— Сельма?

— Я.

Цикады снова замерли, вслушиваясь. Видимо, голос за дверью пугал их больше, чем мое присутствие.

— Да кто там, черт раздери?! «Я» дома сидит, а не шастает по ночам.

Я поскреб дверь, как это делала моя собачка, когда просилась домой.

Дверь резко распахнулась, и предо мной предстал совершенно голый человек — если не считать ковбойской шляпы, которой он прикрывал свое мужское достоинство. Из глубины дома смутно подмигивал телевизор.

— Ну что ты там застрял, Лютер… — лениво позвала она.