Он обнаружил, что она гораздо моложе, чем ему показалось сначала. Она была стройной, держалась прямо, на шее и лице не было морщин. Но тюремная грязь на ней была как бы щитом для той красоты, которой она могла обладать. Ее лицо и шея имели серый оттенок въевшейся в них за долгое время грязи; волосы ее, выбившиеся из небрежного узла, неряшливо падали на плечи. На ней было потрепанное платье, слишком просторное для нее, оборванное по подолу и тянувшееся за ней по палубе, как шлейф.
Потом она подняла на него глаза. Они были голубовато-зеленые. «Почти как море», — подумал он. В них было недоумевающее вопрошающее выражение.
— Какой здесь свежий ветер, лейтенант, — сказала она негромко.
Он быстро взглянул на нее, а затем, вспомнив о стражнике, отвернулся.
— Вы свободны, сержант.
— Так точно, сэр.
Он проследил, как тот пересек палубу, прежде чем снова повернуться к ней.
— Свежий?..
Несмотря на все старания, он не смог скрыть любопытство, и тут же рассердился на себя за то, что ответил ей. С ее стороны вообще было несоблюдением субординации обратиться к нему, и ему следовало ее тотчас же оборвать. Но из-за этих необычных зеленых глаз, устремленных на него, он на минуту потерял голову.
— Может быть, вы этого не замечаете, — проговорила она. — Но когда вынужден проводить время там, внизу, где…
— Разве я не велел тебе молчать?! — рявкнул он. — Тебя что, ничем не проймешь?
Он повернулся, сделав ей знак следовать за ним к пассажирским каютам.
Она вприпрыжку догнала его, заглянула сбоку в его лицо:
— А почему мне с вами нельзя разговаривать, лейтенант? Это же не помешает дисциплине — нас ведь никто не слышит. Кроме того, я так давно не говорила ни с кем, вроде вас. Там, внизу, — она указала на палубу, — они не знают королевского английского.
Он резко остановился и сердито посмотрел на нее.
— Если ты оказалась там внизу с теми, кто тебе не по нраву, то по своей собственной вине! Людей в Ботани-Бей ни за что не посылают!
— Да, но…
Он нетерпеливо тряхнул головой:
— Ты что, не понимаешь, что я на этом корабле не для того, чтобы слушать твою болтовню. Так вот, последний раз — замолчи!
— Есть, начальник.
Она сделала легкий реверанс в его сторону и, когда наклонила голову, ему показалось, что он уловил легкую усмешку на ее лице. Но она довольно покорно последовала за ним. Он слышал, как ее юбка шуршит по палубе.
II
Сара Дейн родилась в Лондоне восемнадцать лет назад в мансарде доходного дома на Вильерской улице, недалеко от Стрэнда. По крайней мере, так ей рассказывал отец; но он так часто переезжал из одного доходного дома в другой, спасаясь от гнева хозяек, которым он задолжал, что она не была уверена, помнит ли он, в котором из них она родилась.
Она обожала своего отца Себастьяна Дейна слепо и страстно. Он был очень высок и поэтому сутулился. Прямые черные волосы падали ему на лоб. Ей всегда казалось, что его худое смуглое лицо, носившее фатальную печать безнадежной слабохарактерности и неизлечимой страсти к разгульной жизни, было намного красивее любого другого, когда-либо ею виденного. Когда он был трезв или пьян лишь слегка, он бывал заразительно весел, полон юмора, который привлекал к нему людей, а хозяек снимаемых комнат заставлял забыть о неуплаченной ренте. Отец и дочь были неразлучными друзьями за исключением тех случаев, когда он бывал сильно пьян. Тогда Сара боялась его. Он сидел над своим ромом целыми днями, даже не делая попыток подняться с кресла. Но такое случалось не часто — обычно он был просто веселым выпивохой. Однако эта коварная привычка постепенно истощила его силы и стерла грани его таланта.