Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица

Водобоязнь превратилась в страстную водо-любовь. В прошлой жизни я, наверное, была существом с жабрами, потому что водную стихию воспринимаю, как родную. Для меня нет лучшего отдохновения, чем плавать, нырять или просто киснуть в воде. В спортивной группе я не задержалась только по причине того, что фигуры девочек-пловчих из старшей группы разительно отличались от моего абсолютного идеала — куклы Барби. Спорт я бросила, но с плаванием не рассталась — при любой возможности бегу в реку, озеро, пруд. У меня годовой абонемент, позволяющий в любое время посещать открытый бассейн.

И в то злополучное утро я отправилась в бассейн растворять свои горести и несчастья.

Решила себя хорошенько умотать, чтобы физическая усталость заглушила эмоции. Поставила личный рекорд — проплыла три километра с максимально возможной скоростью. Последний километр — на пределе возможностей. Как только не утонула? Лучше бы утонула!

В душ шла — меня точно пьяную раскачивало. В раздевалке… Надеть мне нужно было, кроме белья, брюки, кофточку и куртку легкую. Кофточку я пропустила… Почему-то затолкала ее вместе в мокрым полотенцем в рюкзак. Но куртку надела. И на том спасибо!

Как назло, в тот день наступило лето. Весна в Москве (заметили?) подкатывает медленно, капелями пробивается. А лето всегда падает с неба солнечной жарой. Короче, куртку я сняла на подходе к работе, к нашему зданию.

Вы спросите: как это можно не заметить, что ты полуголая, что у тебя выше талии только лифчик кружевной? Отвечаю: можно! Если вы испереживаетесь из-за утерянных миллионов, если вас мама с папой обругают, если вы боитесь, что коллеги подумают, будто вы присвоили общий выигрыш, если вы проплывете в хорошем темпе три километра…. И даже взглядам, которые бросали на меня встречные люди, пока я рассекала вестибюль, поднималась по лестнице, шла по коридорам, я не придала значения. На меня давно так смотрели! Я же девушка с комплексом! Да еще вчера приказ появился, где фигурировала моя фамилия. У меня нет дефектов зрения и, опустив глаза, да просто боковым зрением, я должна была видеть, что на мне только нижнее белье. Но не видела! У меня перед глазами стоял злополучный корешок билета, а в мозгу прокручивались пути выхода из тупика.

Не заходя в свою комнату, я постучалась к Стасику.

— Можно к тебе? Надо поговорить.

Он кивнул. Я вошла и села на стул напротив него. Стасик вдруг покраснел, как вареный рак.

— Жарко, — понятливо кивнула я. — Лето наступило. Надо попросить, чтобы включили кондиционеры.

Стасик пробурчал что-то неразборчивое. На меня не смотрел, чиркал на бумаге карандашом. А я принялась уговаривать его повторить подвиг-фокус с лотерейными билетами.

— Сама их куплю. Ты только заполни. Пожалуйста!

— Невозможно, — вяло отказывался Стасик, — то была случайность…

Я наседала, Стасик мямлил. А потом вдруг поднял глаза и заявил:

— У меня есть встречное предложение. Выходи за меня замуж, Лена!

— Зачем? — умно спросила я.

Не поняла, не въехала, о чем идет речь. Только с удивлением подумала, что Стасик уже некоторое время не называет меня Зайкой, как всех, а по имени. Обиженная на его отказ, вышла из кабинета и побрела на расправу в свою комнату.

Меня встретил дружный возглас «Ах!». Хором спросили:

— Лена, ты где была?

— У Стасика.

— Что он с тобой делал?

— Замуж звал, — горько усмехнулась я.

Усмешка застыла на моем лице, как приклеенная. Я увидела отражение в зеркале и не сразу поняла, что полуголая девица — это я сама. Мои чувства трудно описать словами. Думаю, что от полного помешательства меня спасло проверенное защитное женское средство — слезы. Я зарыдала.

Слезы у меня близко. Я легко плачу по малейшему поводу. Обливаюсь слезами над книжками, хлюпаю в кинотеатре, когда показывают душещипательные сцены, и за компанию тоже рыдаю: если у кого несчастье, кто-то рыдает, то я подхватываю. Папа говорит, что мне обязательно надо выдать месячную норму осадков.

Но я выдала полугодовую норму! И хотя на работе не раз видели мои слезы, тут все всполошились. Потому что я рыдала — будь здоров! На чемпионате плакальщиц оставила бы далеко позади всех соперниц.

Я сидела на стуле (меня уже одели), брызгала слезами, а вокруг меня суетились четыре женщины, утешали, как могли. В отдалении маячили Дим Димыч и Стасик. Я уже говорила, что у нас замечательный коллектив?

— Да сейчас мода в лифчиках ходить!

— Вспомни певиц на эстраде! Они все полуголые!

— Ну, хочешь, мы сейчас все разденемся?

— Пожалуйста, не надо! — испугался Дим Димыч.

— Алло! «Скорая»? — кричал в телефонную трубку Стасик. — Приезжайте срочно! Что случилось? У нас девушка рыдает! Какая валерьянка?..

В меня влили, наверное, три литра валерьянки.

И даже Амуров, который пришел, в большом гневе, выяснять отношения, увидев мою истерику, поостыл. Он решил, что меня терзает раскаяние и милостиво изрек:

— Прощаю, Лена! Не надо плакать!

Явление Амурова вызвало у меня последний слезный залп. А потом, наверное, наступило обезвоживание, кончилась свободная жидкость. Я только икала и чувствовала себя почему-то обновленной, легкой и чистой, только очень слабой.