Саракш: Кольцо ненависти

…На Город Просвещения хлынула серая волна. Она была серой не по цвету одежды — монотонность эпохи Неизвестных Отцов давно уступила место многоцветью курток, брюк и плащей (новеньких, пошитых в частных мастерских, и поношенных, завезенных из Пандеи шустрыми мелкими торговцами, бойко сновавшими через границу туда-сюда) — она источала серость, она истекала серостью, взращенной в душах людей, еще не знающих ярких цветов радуги. И эта серость ненавидела цвет, — уютно устроившись в захваченных душах, она дремала, причмокивая и посапывая, очень довольная собой, а красный, зеленый, синий, желтый цвета тревожили ее, раздражали, и при всей своей ленивой ограниченности серость не могла не видеть, что по сравнению с буйством красок она уныла и безысходна. Серость могла бы трансформироваться в разноцветность, она могла бы рассыпаться сверкающим калейдоскопом всех цветов радуги, но это требовало от нее усилий, это требовало работы над собой, а как раз этого серость и не хотела ни в коем случае. Серость была по-своему совершенна (во всяком случае, так считала она сама) и не желала меняться. И из этого ее нежелания — и неумения — измениться, приняв цвет, прорастала злоба, злоба лютая, неистовая и беспощадная: к тем, само существование которых заставляло серость взглянуть на себя в зеркало и увидеть, насколько она убога.

Вы, узнавшие, что небо может быть не только серым, но и голубым, что на серых ветвях серых деревьев проклевываются из серых почек зеленые листья, а грязная серая земля рождает красные и желтые цветы, считаете себя лучше тех, кто этого не знает? Вы, несущие цвет, презираете меня, Ее Величество Серость, да? Так я вам скажу, что голубое небо все равно затянут серые тучи, листья пожухнут и превратятся в серые уродливые клочья, а цветы сгорят и распадутся серым пеплом. А вы — вас я затоплю, смешаю с грязью, разотру в серую пыль. Вы, многоцветные, станете такими, как все, а если нет, тогда вы умрете. Вы думаете, что к вашим чистым одеждам не липнет грязь? Как бы не так! Вы упадете в эту грязь, а я долго буду топтать вас ногами, пока вы не станете грязно-серыми — такими же, как я. И вы будете кричать от боли, а я буду радоваться, потому, что вы не будете больше меня тревожить своими нелепыми попытками осушить болото и превратить его в цветущий луг. Я, серость, не могу подняться до вашего уровня, зато я могу сбросить вас вниз и возвыситься над вами, как и положено Ее Величеству. Вперед, мои верные серые рабы, погасите радугу!

Многоглавый зверь по имени серая толпа наполз на Святой Город. Люди лезли через ограду, давя и топча друг друга, подгоняемые диким желанием поскорее дорваться до крови и плоти тех, кто осмелился встать на пути серости. Серая волна захлестнула, она затопляла, глотая все, что ей попадалось. Звенели выбитые стекла, рушились аккуратные постройки, сминались кусты, кое-где уже вспыхнул огонь, и в животном реве серого зверя бессильно гасли крики убиваемых толпой. В Городе было оружие, но толпа была слишком велика, а Мак Сим не готовил из учеников воинов-бойцов — он воспитывал настоящих людей этого мира, которые должны были не воевать и убивать, а просто жить — так, как должен жить любой наделенный разумом. Горстка учеников не могла остановить толпу, подстегиваемую ненавистью…

Рада тем временем подошла к стенному шкафу, открыла его, вынула оттуда автомат и уверенным движением подсоединила магазин. Максим, обернувшийся на щелчок, смотрел на нее с удивлением. Когда она этому научилась, подумал он, вот уж действительно, из всех людей хуже всего мы знаем своих близких.

— Я пойду, — повторила она, застегивая пояс с запасными обоймами.

— Я тебя не пущу!

— Пустишь. Там, — Рада кивнула на экраны, — убивают моих друзей. Моих! У тебя нет права меня задерживать.

— Я с тобой!

— Нет, — она покачала головой. — Зови своих — может быть, они откликнутся и помогут нам, а я пока буду спасать своих. У каждого свое дело, Святой Мак.

Максиму захотелось прыгнуть на нее, отобрать оружие, скрутить, связать и спрятать в шкаф, чтобы она перестала изображать из себя героиню и не лезла туда, где свистят пули и где убивают, но он тут, же понял, что тогда он наверняка потеряет ее, причем навсегда.

Рада шагнула к лифту — тоненькая фигурка, обтянутая светлым комбинезоном, — и он не посмел ее остановить: пожалуй, впервые за все время, проведенное им на Саракше, он увидел, какими станут в будущем жители Саракша — если, конечно, смогут и если этот мир не умрет. Дверные створки шахты разошлись и снова сомкнулись. Кабина ушла вверх.

Если с ней что-нибудь случится, подумал Максим, ощущая нараставшую глухую ярость, я их голыми руками, зубами, я их всех, всех… Спокойно, сказал он себе, спокойно. Эмоции должны контролироваться разумом. Рада права — мое дело — здесь, я должен оживить пульт и спасти тысячи жизней.