Саранча

Я вновь увидел Емельяна Пугачева таким, каким он представлялся мне, напуганному мальчику, – жестоким и великодушным; таким его исподтишка изображали мне наши дворовые люди. Я узнал людей, которых явственно помнил, всех этих Зуриных, Мироновых, Гриневых; узнал и свой родной край. Старый придира, я мог бы указать сочинителю несколько прямых, хотя и мелочных ошибок, и, конечно, я сказал бы, что Екатерина была не такова, вовсе не такова, какой она представлена читателю, – но это меня не задело, а только еще ярче показало прочие высокие достоинства сочинения.

Но я ждал суда истории, я хотел получить возмездие за своего брата.

Через несколько дней я послал автору с вернейшей оказией откровенное письмо, в котором, между прочим, писал:

«Я – брат Алексея Швабрина, несчастного, ранней

смертью запечатлевшего свой подвиг, да, подвиг! Что

таков поступок моего брата, гвардейца, человека обра-

зованного, умного, не столь уже боявшегося смерти, а

главное благородного, вы и сами это показываете, когда

он на суде на очной ставке с Гриневым умалчивает о Маше

Мироновой? Неужто из-за того, что ему нравилась эта

девушка, а она предпочла ему Гринева, стал он бунтов-

щиком, преступником, пособником черни? Нет, не так это

было. И брат мой и ему подобные пошли на помощь воз-

мущенному народу, потрясавшему ветхий трон, воздвиг-

нутый на цареубийстве. Они пошли, видя глубину горя, возмущения дотоле молчавшего народа, видя бесчинства, видя, как утесняют высшие классы и правительство всю

страну нашу, видя неспособность клевретов Екатерины

управлять обширным государством. Брат мой был сослан

в крепость за дуэль. Но эта дуэль была связана с оскорб-

лением величества. „Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный“, – пишете вы. – Да где же

вы такие бунты видели, которые противникам кажутся

разумными и исполненными человеколюбия?»

Я не получил ответа на мое длинное письмо.

Человек, вернувшийся из столицы, привез мне обратно мое послание и сообщил, что редактор «Современника»

погиб на поединке.

Я завещаю внукам разобрать наш спор.

1925

ЖЕНА

I

В селении Кизыл-Даг жил некто Гассан Нажмутдинов.

Обремененный больной и сварливой женой и четырьмя дочерьми, из которых старшая, Сакина, была на выданье, –

сколько ни ковырял он каменистую ложбинку, перерезанную грязным арыком, – его поле, – все же ему приходилось искать заработков на стороне. То протянет он зиму тем, что собирает и продает соседям саксаул, то уйдет в город дворником, то наймется на хлопкоочистительный завод. Но год от году, с надвигающейся старостью становилось все труднее.

В ту весну ему посчастливилось найти работу по вывозу балласта на железной дороге. Впрочем, едва ли посчастливилось, – дома весеннее хозяйство приходило в упадок, старик разрывался на части, надоедал десятнику просьбами отпустить на день, на два домой, а до дому было восемнадцать верст.

Однажды пришла к нему старшая дочь, Сакина. Мать послала ее за деньгами.

Отец показал желтую бумажку – рубль.

– Это на всю неделю!. Что же, мать не знает, что я забрал все жалованье? Тратит без расчета глупая баба!

Старик отворчал положенное, отвел душу и уже мягче добавил:

– Ну, ладно! Пришла, так пришла. Что же делать, оставайся, – ешь хоть около меня. До четверга перебьемся, в четверг опять попрошу вперед, живы будем – заживем.

Он засмеялся с беззаботностью отчаяния и отвел дочь к стрелочнику, у которого занимал угол.

II