Саранча

Мать потеряла даже дар речи. С ней это бывало. В самом деле, невесты теперь дороги. Она заплакала, всхлипывая глубоко, до костей проникаясь жалостью к себе, что вот она как-то не догадывалась, что, растя дочерей, она растит спокойную старость, довольство. Как поздно приходит утешение.

Три дня прожила Сакина в родном доме, молчаливо трудясь то на огороде, то в коровнике, не вмешиваясь ни в возню и писк младших сестер, ни в длинные прения матери с соседками, словно переросла все это, как зарубку на притолке двери. А на четвертый день из соседнего кишлака

Шехр-и-Себс приехала сваха Ахмета, по имени Сарья, рослая, крепкая, похожая на облупленную корягу старуха, с живым взглядом исподлобья. Она принесла с собою дикий запах каких-то пряностей и чесноку, она приседала и кланялась в дверях, произнося темные, ведьмовские приветствия. Гыз-ханум едва успела шепнуть дочери: «Беги за

Фатмой!»

Подходы и предварительные речи Сарьи были сложны.

Простоватая, крикливая баба Гыз-ханум легко расходилась при муже, но запутанных столкновений с внешним миром не выносила. И когда прибежала ее младшая сестра Фатма, проворная, лукавая толстуха, ждущая такого дела, как пчела меду, и увидала, что Гыз-ханум не умеет хранить и подавлять свои чувства: она сидела перед посланницей

Гали-Узбекова ошеломленная, с вылезшими глазами, –

Фатма ужаснулась. Сарья превзошла всякий мыслимый образец свахи. Ее рот, – прожорливая пасть беззубой лисицы, – превратился в лавку отменных лакомств. Он благоухал, как ширазская долина, розами и миндальным цветом, язык источал речи, текшие как шербет, ее вздохи таяли, словно нежный инжир, перерывы в речах были длинны и вязки, напоминая рахат-лукум. Фатма сообразила: опустоши приезжая все свои прилавки перед

Гыз-ханум, – та отдала бы Ахмету Гали-Узбекову свою дочь – аллах акбер! – даром! И их беседа превратилась в сражение сластями, часто облитыми желчью.

– Уж я-то знаю, пророк наградил семью Гассана всяким благополучием, честную, трудовую семью, – говорила

Сарья, и так сглатывала слюну, и так причмокивала языком, словно он был у нее засахаренный. – Дочери его красивы и нежны, почтительны и трудолюбивы, пошли в родителей…

– А верно ли, – вежливо скользнула в заминку тетка

Фатма, – что теперешние мужья, даже богатые, прикидываются победнее и заставляют жен работать как наемных?

Сарья оглядела толстуху и подавила вздох.

– Никто не может запретить злому языку плести свою сеть. Иные выдумывают на месте свою сплетню и выдают за слышанное. Да разве найдешь теперь таких богачей, жены которых могли бы только нежиться! И что хорошего потеть от безделья в андеруне? Теперь все должны работать, закон стал такой. Но я знаю мужей, которые ограждают жен от труда, и думаю, Гыз-ханум, тебе хотелось бы отдать дочь именно такому человеку?

Жена Гассана затрепыхалась подстреленной куропаткой. Она ловила раскрытым ртом воздух, убегавший от нее.

– Да, такому человеку, – сипло произнесла она.

В первый раз, – спаси аллах, – попала в такое положение. Со следующей дочерью, может быть, пойдет глаже.

– А у Сарьи есть именно такой человек! – торжественно провозгласила сваха. – Есть… Ахмет Гали-Узбеков.

Этого, раскрытого, произнесенного, не вынесла

Гыз-ханум. Она, ей казалось, с достоинством встала и медленно вышла, а на самом деле вскочила и опрометью выбежала во дворик. Подслушивавшие у окна девочки дружно отшатнулись и рассеялись.

Перед матерью одиноко стояла – как на необозримой равнине засохшее дерево – старшая дочь.

– Не пойду, не пойду! Я не хочу за него!..

Гыз-ханум словно ударило в горло этими словами. И

дворик, и лицо дочери, и зеленая трава под ногами – все это на бесконечно малую долю времени замельтешилось и слилось в глазах, как бы схваченное огнем. И она мгновенно выхватила из этого пламени то, что давно решила сказать дочери:

– Где же ты шлялась, доченька моя? Откуда же такого наслушалась? Чему же ты будешь учить мать?

По своей привычке присела, завела невероятно длинным рыдающим воем:

– Отец твой, старый мерин, разрешил таскаться по сборищам, и ты слушала, как издеваются над исламом. Ты стоишь как каменная. – Она захлебнулась.

Сарья, чтобы услышать перебранку, подскочила к двери. Фатма рванулась наперерез, оттесняя ее в глубь комнаты, тараторила:

– Она сообщает… любит дочь… слабая душа.

Сморщенное лицо свахи рассеклось довольной улыбкой, хитро подмигнуло, Фатма отшатнулась. Сарья важно повела выцветшим взором, сказала:

– Теперь можно потолковать с невестой.

Фатма, сопя, удалилась. Слышно было, как она, тяжело понижая голос, увещевала:

– Нашли время. Идите скорее. Сарья ждет, смеется над вами. Ну чего ты, Сакина, всем надо выходить замуж. Да и ты хороша, не могла обойтись с дочерью помягче.