Саранча

– Ну, правильно изречение, гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда. Розанна Яковлевна, вас ли я вижу, прекрасная?

– Вы знакомы? – спросил недовольно Рудаков.

– Как же, вчера за ужином имели счастье, и я тут же узнал, что вы тоже имеете удовольствие приятельствовать с Розанной Яковлевной.

– Вот кто красиво выражается, – заметил Рудаков и засмеялся.

Розанна даже не улыбнулась. Мишин хитро поглядел на

Рудакова: «влюблен и ревнив!» Теперь Мишин вполне выяснил, что флирт и связи, которыми славятся все эти воды и купанья, устанавливаются между самыми обычными людьми, вроде почтеннейшего Виталия Никитича и прелестной Розанны Яковлевны, а следовательно прелестная Розанна Яковлевна может стать и для него, Мишина, первым этапом на обольстительном пути порока. Опыт не летел к нему на крыльях, а медленно подползал, и, не случись Розанны, он, вероятно, так и отнес бы заманчивые рассказы о распущенности на курортах к области кавказских легенд и сказок. К его удивлению, Виталий Никитич нес что-то необыкновенно выспреннее.

– Дело не только в коротком дыхании, которое мне свойственно, смешно было бы отрицать это. Существо вопроса в том, что экономические и культурные предпосылки для моей работы недостаточны. Я говорю, конечно, о нашем заводе. («В мою сторону оговаривается», – подумал Мишин.) Воля у меня есть, воля выжидать, но разум протестует.

И Рудаков вернулся к излюбленной теме о кратковременности и случайности существования, ему жить не двести лет, потому что он не попугай и не слон, надо сейчас, пока в силе, творить, отдавай жизни все, что можешь, и бери от нее все, что можешь.

– Вот хотя бы Розанну Яковлевну, – заметил Мишин.

Розанна покраснела и сказала, что ей надо идти принимать солянощелочную ванну. Мишин вызвался ее проводить. Рудаков остался посидеть на скамейке. Она удалялась от него по аллее, широкая и легкая, совершенно не похожая на свое тело, которое он так хорошо знал. Курортники провожали ее глазами. «Ей больше по пути с

Мишиным», – сказал себе Рудаков. Тягость находила на него, он откинул голову. Это было как бы ожидание опасности или предчувствие скорой смерти. «Переполняются сосуды в мозгу», – утешал он себя и гнал всякую мысль о том, что ненавидит Мишина и что Розанна единственное лекарство от тоски.

IV

Прошло несколько дней, они встречались только в парке, Розанна раз отказалась встретиться наедине, Рудаков больше об этом не заикался. Он достал из чемодана высохшие и покоробившиеся от жары книги, тетради и работал. Изредка забредал Мишин, произносил что-нибудь величественное и скоро, извинившись, отбывал. Рудаков писал длинные письма. Интересно было послание к техническому директору, – в нем Рудаков поставил ребром вопрос, оставаться ли ему на фабрике.

«Получается излишне сложное положение, – писал он,

– от которого никто не выигрывает – ни предприятие, ни

я. Мелкие рационализаторские улучшения не моя сфера, да, когда меня приглашали, речь о них и не подымалась. Твор-

чество возможно лишь в атмосфере доверия и, если

угодно, симпатии, то есть в широком чувстве, которое

нельзя заменить аккуратной выдачей зарплаты. Написав

такое странное требование, я сразу начинаю колебаться, посылать ли, уважаемый Фридрих Адольфович, это

письмо, так далеки его притязания от деловых требова-

ний и всей обстановки работы на фабрике. Но я-то убе-

жден, что нерутинное, живое (да к тому же основанное

на изобретательстве) дело может существовать, а сле-

довательно расти, только тогда, когда вопрос о благо-

желательном отношении, – неизменно благожелатель-

ном, пока оно не поколеблено серьезнейшими проступками,

– к изобретательской работе не будет звучать странно.

Фраза получилась неуклюжая, но смысл ясен».

Дальше Рудаков заявлял о желании уйти. Он написал и в Москву, в Научно-исследовательский институт силикатов, не ожидая благоприятного ответа: такие дела так не делаются, заочно, да путем официальных заявлений.