Саранча

В эти три недели Виктор осунулся и побледнел. Всегда очень уживчивый, всегда умевший найти путь для примирения поссорившихся товарищей, он теперь сделался угрюмым и сварливым. Даже его руки, ловкие и добрые, умевшие и варить, и штопать, и завязать приятелю галстук, тоже погрубели, стали менее деятельными. Он часто сидел один в номере или уходил за город.

– Ребята, надо ему внушить… пусть пойдет помирится со стариканом, – совещались трое его приятелей по группе.

Но ни один так и не решился обмолвиться с Виктором хоть словом об отце. И они уехали. Прошло два года.

Внешне спокойно и размеренно проводил свою жизнь

Василий Васильевич Макаров. Отчетливо работал, был по-прежнему фанатиком помидоров и фруктовых соков, так же утром и на сон грядущий купался, невзирая на погоду, в Черном море.

О сыне, казалось, даже не вспоминал. Когда однажды словоохотливая старушка соседка заговорила о том, какой

Витечка был милый мальчик, Василий Васильевич так взглянул на нее и так зашипел: «А меня не интересует, какой это был мальчик!» – что старушка едва не расплакалась и долго избегала с ним встреч.

И все же он ревниво следил за жизненным путем сына.

Какие-то сведения к нему просачивались, а тут еще завелась оживленная переписка с дочерью, и он искусно выведывал у нее содержание писем Виктора. Было известно, что сын распрощался с медицинским факультетом, работая по-прежнему в кинохронике, состоит заочником какого-то индустриального техникума, учится лётному делу без отрыва от производства, хороший парашютист.

Василий Васильевич принялся читать все, что находил, о лётном спорте, о планеризме и парашютистах, начал выписывать журналы и собирать вырезки из газет, становился сведущим в летном деле человеком, вживаясь в него силой воображения и знания. Ему приходилось проделывать работу, похожую на постоянные кропотливые усилия историка, восстанавливающего прошлое или по слишком раздробленным и мелким деталям археологии, или по слишком общим высказываниям летописей и документов.

А между тем, если бы он захотел, ему ничего не стоило полетать самому. Но он почему-то воображал, что об этом надо кого-то усиленно просить или, еще хуже, объяснять, почему так интересуют его самолеты и прыжки в воздухе.

Он приходил в холодную ярость при одной мысли о таком разговоре. Облекавшая его скорлупа затвердевала все крепче.

2

В конце ноября Макаров получил письмо от сына. Хороший конверт, хорошая почтовая бумага, прекрасный почерк. В первую минуту Василий Васильевич не хотел распечатывать – и не выдержал. Мучая себя, он достал перочинный ножик и медленно, очень медленно подрезал конверт.

«По своему горю, которое я переживал после разрыва с

тобой и которое не утишилось и не смягчилось до сих пор,

– писал сын, – я могу представить, что испытал ты, до-

рогой папа, из-за моей глупости и нетактичности. Я был

мальчишка. Прости меня».

Здесь отец снял очки и трубно высморкался.

Дальше Виктор сообщал, что, как способный парашютист и будущий летчик, находится под шефством воинской летной части, где его летчику, товарищу Моисеенко, и ему поручена начальником части ночная проверка места посадки в их городке. В ночь с 26-го на 27-е, между часом и двумя, он совершит экспериментальный прыжок с высоты двух тысяч восьмисот метров, с большой затяжкой, с задачей опуститься на поле, отмеченное кострами.

«Это мой четырнадцатый прыжок и серьезная про-

верка. Я очень хочу повидаться с тобой, милый папа, и если

у тебя есть желание, то на поле тебя пропустят по

прилагаемой записке».

Письмо пришло 26-го, и старик рассвирепел, – ведь оно могло опоздать.

«Обычная чистяковская халатность! Ни на какой аэродром я не пойду!» Весь день он провел в смятении.

Почти не отвечал на вопросы или отвечал невпопад. Вечером, часу в десятом, спустился к пристани.

Было тихо, очень прохладно, моросил дождик. Огромный белый теплоход в напряженном сиянии своих огней стоял как видение, явившееся к этому тихому берегу из какого-то другого мира, из мира красивых, могучих машин, из мира богатых надежд, делового кипения.

Василий Васильевич погулял, как всегда, по пристани.

Пассажиров было мало, гуляющих тоже. Теплоход грузил тюки с табаком и сухими фруктами, сгружал железные кровати и кондитерские изделия. Пахло рогожами и карамелью. Василий Васильевич поздоровался с капитаном, приветливым круглолицым человеком. Тот, как всегда, посетовал на плохую организацию погрузки.

– Всё молодежь, – сказал Василий Васильевич.

– Что ж молодежь? – возразил капитан. – Вы бы посмотрели в Новороссийске молодежные бригады… Красота! На складах порядочек, все сортировано…

– Как погода? – вдруг прервал его Макаров. – Тумана не предвидится?